- Пусть он эти сказки другим рассказывает. Трудно поверить, что Бучма не подключил свою службу к этому делу. Просто этот проныpa хочет себя обезопасить на всякий случай. А действуют они, конечно, сообща, - проворчал Панин.

Какое-то время мы помолчали. Судя по всему, каждый из нас оттачивал про себя свою версию случившегося.

- Там есть еще одна деталь, - на всякий случай решил я поставить их в известность. - Жена Веригина убеждала меня, что в работе с материалом самое активное участие принимала некая госпожа Кошкарева, бывшая в последнее время любовницей Веригина…

Отец с Паниным посмотрели на меня с тем любопытством, с каким нормальные мужики обычно реагируют на подобные сведения.

Потом отец насмешливо сказал:

- Конечно, жена о любовнице мужа! Что может быть объективнее?

А Панин сказал вещь куда более любопытную:

- Погоди-ка, погоди! Уж не Арину ли Дмитриевну Кошкареву ты имеешь в виду? Такая шустрая дамочка с белой челкой по самые глаза?

Тут пришла моя очередь посмотреть на него с изумлением.

- Александр Владимирович, вы-то ее откуда знаете?

- Милый мой, так она в этом самом «Крокете» как раз работала, когда я ими занимался. В центре по связям с общественностью. А курировал этот центр…

- Господин Литвинов, - негромко сказал отец.

- Погоди, а ты что, знал это? - уставился я на него.

- Догадался, - усмехнулся он.

- Все? Или будут еще сюрпризы? - повернулся я к Панину.

Но тот только развел руками.

И тут мне позвонил Сережа Прядко. И сказал, что экспертиза следов насильственной смерти не нашла - самый натуральный сердечный приступ. Правда, есть некоторые данные, которые могут свидетельствовать о том, что тело Веригина попало на улицу не сразу, а через какое-то время после смерти. И еще есть следы ушибов, но они вполне могут оказаться последствиями падения на улице.

- А что у тебя? - спросил для порядка Прядко.

Судя по всему, Сережа уже не верил, что из этого дела можно вытащить что-то еще. Так мне, во всяком случае, показалось.

- Пока одни соображения и ничего конкретного, - честно сказал я. Немного подумал и попросил: - Слушай, попроси экспертов проверить, нет ли следов жировой эмболии в сосудах легких?

- Господи, - вздохнул он. - Откуда ты слов таких понабрался? А это может что-то дать?

- Пока не знаю, но проверить стоит, - уклончиво сказал я.

- Ладно, записал эту алхимию, - устало сказал Сережа.

И отключился. Судя по голосу, у него был тяжелый день.

Отец внимательно смотрел на меня. А потом спросил:

- Дело Коккеля?

Я кивнул. Потому что вопрос все-таки оставался. И вопрос этот звучал очень просто: даже если Женька действительно умер в результате сердечного приступа, что этот приступ вызвало? Страх, эмоциональное потрясение или тупое физическое насилие? И были ли обнаруженные на его теле повреждения действительно следствием падения уже после смерти? Или они - результат пыток профессионалов, умеющих оставлять минимум следов?

В свое время я под влиянием отца увлекался изучением истории криминалистики. Он мне подсовывал всякие редкие книги, где были описаны всякие криминальные казусы и яркие дела. И потому я знал, что во все время существования криминалистики была обширная область судебной медицины, которая занималась исследованием того, как отличить повреждения, полученные человеком еще при жизни, от тех, что сознательно или случайно причинены ему после смерти. Естественно, многие из открытий чуть ли не столетней давности устарели и сегодня почти забыты, но один случай я вспомнил сразу, как только услышал про смерть Женьки.

Дело было в довоенной Германии. Некий коммерсант въехал на своем «опеле» в столб. Автомобиль загорелся, и тело водителя извлекли из него совершенно обгоревшим. У полиции было две версии: сердечный приступ и самоубийство. Но когда выяснилось, что коммерсант незадолго до этого застраховался на очень большую сумму, а сразу после его смерти жена предъявила претензии на страховые суммы, возникли подозрения, что все не так-то просто.

Страховая компания обратилась к известному судебному медику Коккелю. Тот провел вскрытие и установил, что мельчайшие кровеносные сосуды в легких погибшего человека закупорены светлыми, как вода, каплями. Это была так называемая жировая эмболия. А Коккелю было хорошо известно, что хирурги и патологоанатомы давно уже обратили внимание на то, что в результате ударов по телу, переломов костей, жестоких пыток наступает закупорка мелких сосудов легких частицами телесного жира, что ведет к прекращению кровообращения и смерти. Причем такая эмболия может развиться буквально в течение нескольких секунд. И в той или иной форме она всегда следствие внешнего насилия над жертвой.

Исходя из этого, Коккель пришел к выводу, что человек в автомобиле не умер от сердечного приступа и не покончил жизнь самоубийством, а был убит прежде, чем сгорел. И скорее всего, был убит именно самим коммерсантом, который задумал страховое мошенничество. За женой коммерсанта была установлена слежка, и вскоре ее муж действительно был задержан. Сначала коммерсант утверждал, что действительно в его машине был другой человек, но он его не убивал. Просто его случайный попутчик заснул, а когда они врезались в столб и машина загорелась, сам он выскочил и от страха убежал. Однако Коккель был уверен, что наличие эмболии опровергает его версию. Он убеждал полицию, что человек в автомобиле погиб до пожара и погиб в результате насилия. И в конце концов истина была установлена. Припертый к стене коммерсант сознался, что действительно сначала оглушил, а потом задушил случайного путника, которого подобрал по дороге, и только потом уже аккуратно въехал в столб и сам поджег машину.

А потом отец сказал:

- Я в Киеве одно время реабилитацией репрессированных занимался. Так, судя по делам, чуть ли не каждый второй из тех ответственных работников, кто попадал в НКВД, числился умершим в результате острой сердечной недостаточности.

[22]

Весь следующий день, как и подобает истинной сове, я провел дома, не снимая халата. Бродил от компьютера к телевизору, в перерывах листал газеты и никак не мог понять, на кой черт мне нужна эта лавина бесконечной информации, которая не имела никакого отношения к моей конкретной жизни, единственной, неповторимой и короткой, как всхлип несчастного, которому ночью проломили голову в глухом переулке.

Накануне я пообещал Разумовской пойти с ней на торжество по случаю юбилея какого-то пиар-агентства и теперь проклинал себя за малодушие и уступчивость. Мыкаться среди толпы торопливо пьющего и едящего народа, встречать каких-то полузабытых и полузнакомых людей, говорить с ними, выслушивать глупости и недоумения по поводу смерти Веригина, а потом еще наткнуться на Бегемота… Вот радость! Но Анетта была неумолима, и я, естественно, сломался.