Шабанов пошел путем долгим — спустился с горы на дорогу в Заборск и, не обращая внимания на автомобили, двинулся по осевой линии. Ему сигналили, крутили пальцем у виска, показывали средний палец, а с темнотой начали слепить фарами встречные машины. По оживлению на трассе можно было точно определить, что наступил вечер пятницы, и обнищавшие, оголодавшие офицеры его полка, обслуга, технари, пилоты да и прапорщики тоже, поскольку тащить со складов уже было нечего — вся эта служилая, по воле судьбы предприимчивая гвардия выезжала на промысел в торговый городишко. Там они брали на борт мешочников и гнали в Читу за товаром на круглосуточный оптовый рынок. Обернувшись в одну ночь, можно было заработать половину своего должностного оклада.

Здесь уже не нужно спрашивать, где я? Здесь все узнавалось, и только Шабанова никто не узнавал…

Он шагал безразличный, подавленный и к тому же ощущал, как наваливается усталость и одновременно — старческое спокойствие. Он не думал, что его ждет, кто и как встретит, и даже кольцо, доказательство уничтоженной «Принцессы» и выполненного долга, не вселяло никакой надежды на будущее.

Чуть ли не с того мгновения, как он пробудился в третий раз, в голове вставали картины того мира, который он утратил.

Так же безвозвратно, как человек утрачивает детство.

Изредка он поднимал глаза, озирался, будто возвращая себя в реальность, встряхивал свои думы, возвращаясь на землю, вспоминал, что впереди после таких передряг будет наверняка отпуск, отдых, и ни чуть не сомневался, что для него все обойдется и от полетов не отстранят; что, наконец, пришла весна, и скоро все оживет, зацветет, запоет, и он тоже постепенно избавится от памяти, освободится от абстрактного сознания и будет воспринимать мир таким, каков он есть.

Он хотел этого и усилием воли пытался отодрать себя от прошлого, но получалось, будто песочные часы переворачивал: золотистая струйка мыслей о потерянном мире вновь текла помимо его желания.

В Пикулино между домов дотаивали последние сугробы и солдатики, несмотря на поздний час, собирали подснежники — сгребали вытаявший зимний мусор. И здесь его никто не узнавал и никто не обращал внимания, разве что воин с граблями сказал своему товарищу:

— Гляди, какой автомат интересный.

Шабанов сразу же отправился к командирскому дому, хотя ключи от квартиры и одежда оставались на КП в личном шкафу, однако топать еще два километра не было никаких сил. Он поднялся до двери Заховая, позвонил, прислонясь к косяку. Открыла старшая дочь Ульяна, сначала отдернулась, потом узнала, немо вытаращила глаза.

— Ключи, — сказал он.

— А папы нет дома…

— Мне нужны ключи.

Дочка особиста засуетилась и с испугу сначала отдала ключи, затем спохватилась, выскочила на площадку, пошла следом по лестнице.

— Там опечатано! Мы начали клеить обои… Потом опечатали дверь…

— Пропала халтура, — буркнул он, проткнул бумажки на скважинах, открыл замки и, войдя в квартиру, сразу же заперся, включил свет.

Повсюду царил ремонтный кавардак: сдвинутая с мест казенная мебель, сорванные обои на полу, ведра, банки, кисти… Он перешагнул через все это, сунулся на кухню, затем ушел в спальню, сел на диван и стал разуваться. Сорванная в каменной осыпи подметка неожиданно и некстати напомнила ему Агнессу.

Когда она явилась к Шабанову в беседку с «Принцессой» в руках и летном костюме вместо свадебного платья, на левом ее ботинке тоже не доставало подметки и она заметно прихрамывала.

Потом ничего, привыкла…

Он отшвырнул обувь и повалился на диван. И лишь ощутив под спиной ком, вспомнил, что не снял НАЗ. Вставать больше не хотелось, потому Герман выпутался из лямок, выдернул ее из под себя и тут заметил парашют, торчащий из горловины, потянул его, ощущая, будто вытягивает из себя память…

— Это будет наше брачное ложе, — сказала Агнесса, расстилая его на мшистой земле — играла, как в детстве играют мальчик и девочка, уединившись где-нибудь на сеновале или чердаке. — Смотри, как мягко! А шелк такой приятный на ощупь…

— На брачное ложе нужно стелить тигровую шкуру, — вспомнил Шабанов. — Есть такой обычай на Кавказе…

— Тигровую шкуру?! — встрепенулась она и тут же добавила с сожалением. — Но ее нет, здесь не водятся тигры… Пусть наше ложе будет покрыто парашютом! Я видела, как ты спускался на нем и еще тогда подумала — вот бы лечь на купол и поваляться!

— Тогда он был наполнен воздухом…

— Хорошо! Сейчас мы его снова наполним!

Ткань под ними вдруг стала вздуваться и, отрываясь от земли, превратилась в упругий шар…

Герман затолкал, забил в НАЗ вытянутый клок шуршащей, будто змеиная шкура, ткани, запнул мешок в дальний угол и снова лег. Эх, снова бы впасть в анабиоз, закрасить, затушевать, заспать всё, и очнуться с ясной головой и чистой душой, вернуть не тот утраченный мир, показанный Агнессой, а прежний, земной и реальный…

Он закрыл глаза и лежал так около часа, уговаривая себя спать, потом расстелил постель, разделся и лег под одеяло — должен сработать стереотип поведения; провалявшись еще час, включил телевизор. Раньше этот «ящик» помогал не только от навязчивых мыслей, но и от бессонницы. Шла развлекательная программа, юмор был припошлейший, на уровне живота, когда бьют барабаном по голове или тортом по морде, да еще к этому был приписан заэкранный дурной и беспричинный смех.

Вместо сна вскипало раздражение, однако он заставил себя смотреть и слушать минут двадцать и внезапно почувствовал в себе яростное озлобление незнаемой раньше силы, однако же без всякой истерики. С тем же старческим спокойствием Шабанов открыл окно, аккуратно отключил телевизор от сети, антенны и выбросил на улицу. Там похолодало, сеял мелкий дождик и пробрасывал снежок…

— Дождешься тут лета, как же! — прорычал Герман и захлопнул створки окна.

И вспомнил, что в эту пору наступают черемуховые холода — странное, почти необъяснимое явление природы. Ну почему, почему на зацветающую землю, на белопенные, благоухающие берега Пожни каждый год в одно и то же время наваливается стужа? Не раньше и не позже, а именно в тот момент, когда расцветает черемуха?!..

— Напиться! — вдруг осенило Германа. — Нажраться, чтоб рога в землю, и придет покой!

Нет, разумеется, — похмелье, головная боль, тошнота, но все это лучше, все иного порядка, иного качества… Он помнил, что в доме нет ни капли спиртного, и потому, наскоро обрядившись в спортивный костюм, набросил летную куртку и выскочил на улицу. Ночных магазинов в военном городке не существовало по известным причинам, однако у прапорщика Сучкова в гараже существовал подпольный, и по этой причине ему приходилось ночевать в собственном «жигуленке» зимой и летом в железном, неотапливаемом боксе. Шабанов пробежал дворами, напрямую, молясь по пути, чтобы Сучков (ударение делали на первый слог) не упылил в Читу за товаром.