Но не прошло, не пролезло, и он теперь становился козлом отпущения. Не вернись Шабанов с кольцом — путь Заховаю в очередь на бирже безработных. С маленькой пенсией, без выходного пособия, с тремя женщинами на руках…

— Жалко мне тебя, — вслух подумал Герман.

— А ты себя пожалей! — отпарировал особист, словно угадав ход его размышлений. — Если как школьник у доски будешь твердить — не знаю, — представляешь, что с тобой будет?

— Я взлетел с базы в Алтупе и через пять минут обнаружил, что сбился с курса, — добровольно признался Шабанов. — Причем, круто, на сто восемьдесят.

— Ну?! — поторопил он, внутреннее почти ликуя. — Дальше?..

— Встал на курс. Трижды потом сверялся по спутнику — все было в норме. А на Гуйсан не вышел…

— Тебя обнаружили? Сбили? — ухватился Заховай, и сразу стало ясно, куда он клонит.

— Нет, кончилось топливо, упал возле хребта Дангралас.

— Какая же причина? Почему сбился с курса? В это трудно поверить, чтоб опытный пилот, налетавший столько часов и вдруг сбился! И спутник подвел!..

— «Принцесса» — это такое дерьмо! — сказал Шабанов и поймал себя за язык, поскольку чуть не выпалил окончание своей мысли — по сравнению с тем, что я видел…

— Так все-таки «Принцесса»! — клещами вцепился и возрадовался особист. — Я так и думал!

— А что же еще? — потрафил он Заховаю. — Другой причины нет.

Замысел его становился ясным — перевалить неудачу с перегоном машин на конструкторов, на несовершенство прибора, и теперь каждое сказанное слово против «Принцессы» будет ему спасительным словом. Пусть это даже не так, или не совсем так, и прибор невидимости нормальный, но пока разберутся, пройдет год, а там, глядишь, все забудется…

— Она что, каким-то образом воздействовала на систему ориентации самолета? — подсказал он ход. — На компас? На бортовой компьютер?

Шабанову вдруг стало жаль валить все на электронную, но все-таки женщину.

— Я бы так не сказал…

— Но тогда что? Что?

— Сам прибор работал исправно, меня не обнаружили на границах. Скорее, несогласованность «Принцессы» и бортовых систем, — осторожно предположил он, зная, что проверить ничего теперь невозможно. — На языке электронщиков это называется вроде бы конфликтом систем или программ. Когда они вступают в противоречие между собой…

Именно этими словами Заховай будет отбиваться от комиссии…

— Так! — он положил бумагу перед Шабановым, достал свою ручку. — Пиши рапорт, на мое имя! Свои выводы, заключения… И отдыхай!

Герман едва написал «шапку», как оживившийся особист снова затосковал: нервы на тайной работе пообтрепались у него основательно, не мог скрывать своих чувств, а значит, дисквалифицировался.

Но одновременно стал более человечным…

Он с трудом выдержал десять минут.

— Но все-таки, капитан, где ты упал? Хотя бы примерно! Где искать обломки? — и почти трагично добавил, — и как ты выбрался?

— Пришел пешком…

— Да кто в это поверит? Ты же не в ППН упал, чтоб пешочком прийти! Мы облетали всю территорию до монгольской границы! Спутник не может найти обломки! Радиомаяк-то должен работать. Не мог же и он разбиться!

— Я на самом деле пришел пешком, — Шабанов отложил ручку.

— Что, от места падения? От места приземления?

— Практически, да…

— Тогда ты должен знать, где упал самолет!

— У хребта Дангралас.

— Что ты со своим Данграласом! — вскипел, но сразу же и остыл особист. — Нет его, не существует.

— Тогда не знаю…

Заховай сунул руку в нишу стола, загремел там пустыми бутылками — пил неделю от расстройства! — достал початую с сучковским самопалом. Шабанову налил щедро, по рубчик, себе лишь обозначил, замочив дно стакана.

— Герман, давай за возвращение. И за здоровье. Боюсь, сердце остановится.

— Не хочу, товарищ подполковник, — откровенно сказал тот. — Меня с этой заразы воротит. Коньяку бы выпил. И вам для сердца лучше.

Особист на минуту удалился за дверь, и вернувшись, сообщил:

— Сейчас принесут коньяк. Молдавский «Белый аист» пойдет?

В тот миг пришла шальная мысль: если Заховаю удастся выкрутиться из сложного положения, он представление напишет на орден. Или на медаль. Не за подвиг — из одних только благодарных чувств, за последнюю неделю он сильно сдал…

Даже в нос перестал говорить…

Коньяк принесли через три минуты.

Особист заховал стаканы с водкой в стол, достал чистые рюмки и налил обе до краев.

— За здоровье, — поднял тост. — У тебя как? Все при всем? Или жалобы есть?

— Все при всем, — Шабанов выпил.

— Тогда должен знать, где упал. Хотя бы примерно. Только отстань со своим хребтом.

— Не знаю…

— Пойми, Герман. Кольца от прибора маловато, нужны «черные ящики». Запись показаний приборов, подтверждение твоим заключениям. Чтоб сделать выводы.

— Это я понимаю.

— Ты катапультировался, сел… Что дальше? Собрал парашют и пошел в Пикулино?

— Примерно так.

— Но ты же трезвый шел. И с головой у тебя все было в порядке, вот первоначальное заключение нашей санчасти. Должен запомнить дорогу, направление. Не мог не запомнить!

— Все было как во сне.

— Ладно. Давай рассуждать, — предложил Заховай и налил еще одну рюмку. — Ты приземлился на нашей территории. Если бы не на нашей, то через неделю уж никак бы не заявился. Тем более, пешком, верно?

— Верно.

— Идем дальше. После дозаправки в Алтупе топлива у тебя должно было хватить… — он снова подошел к карте, — максимум на две с половиной тысячи километров. Отбиваем северную границу дальности полета. Это примерно по линии Кежма — Витим — Тяня. Восточная: Тоора-Хем — Бородино — Тасеево. И западная: Борзя — Букачача — Чара. Выйти из этого квадрата ты не мог. При условии, если упал на территории России.

— Не мог…

— И пешком прийти за неделю никак не мог.

— Разумеется…

— Территории Китая и Монголии исключаются. Ты же не переходил границ?

— Вроде бы не переходил.

— Значит, катастрофа произошла на нашей территории. Так на чем же добирался?

— На летающей тарелке, больше не на чем.

— Шутки будут после того, как уедет комиссия, — предупредил Заховай. — Причем удовлетворенная уедет.