Поэтому они сбежали. Недалеко, хватит и пары кварталов. Из домов на улицу. Где они спали? У друзей? В чьей-то машине? Под мостом? Молили о кровати и ночлеге?

Стояли в очереди в столовых для бездомных? Рылись в мусорках? Крали? Выхватывали пакеты из магазинов? Попрошайничали?

Когда сбегаешь от семьи, чувствуя себя в большей безопасности сиротой на улицах, кишащих наркоманами, волками и вампирами всех мастей, сколько ты стоишь? Двадцать долларов? Может быть, пятьдесят, если у тебя нет следов от иголок на венах. Если нос не покраснел и не облупился. Если у тебя есть где помыться. Если от тебя не пахнет грязью, которой ты теперь себя считаешь.

Чувствовали ли они себя любимыми? По-настоящему желанными? Или же их всю жизнь сопровождали лишь страдания?

– Боже, – прошептала Джейми, опустила голову, положила руки на карту и расправила пальцы так, чтобы закрыть все имена и номера от одного до семи. – Утешь их, прошу. Пожалуйста, пусть они обретут покой.

Когда она вышла из спальни, держа карту за уголок одними кончиками пальцев, будто даже сама бумага была пропитана всей печалью, от которой она хотела избавиться, Демарко лежал на диване и смотрел в потолок, а послеполуденное солнце косо светило в окно. Он повернул голову, когда услышал ее шаги, увидел ее покрасневшие глаза, и сел. Она протянула ему карту.

– Не думаю, что эмоционально готова к чему-то подобному.

Он забрал у нее карту, положил ее на кофейный столик и свернул.

– Да, это тяжело, – согласился он.

Она села рядом с ним и взяла его руку.

– Когда я росла, то даже не думала о таких девушках. Мне так из-за этого стыдно. Они сейчас были бы примерно моего возраста.

– Я тоже об этом подумал, – сказал он. – Иногда я смотрю на тебя и представляю, как бы они сейчас выглядели.

Она нагнулась к нему и зарылась лицом в его плечо.

– От этого мне легче не становится. Если честно, из-за этого я чувствую себя виноватой.

– Может, мы все должны так чувствовать? – погладил он ее волосы. – Не всем одинаково везет.

Она тихо плакала некоторое время, положив руку ему на низ щеки. Он побрился этим утром, щетина уже начала снова проступать, но была еще совсем мягкой. Эти ощущения под рукой почему-то даже успокаивали ее, как и теплота его кожи, движение его горла, когда он сглатывал.

– И что же нам теперь делать, босс? – спросила она.

– То, что никто не сделал, – ответил он. – Найти Вирджила Хелма.

Она шмыгнула носом и кивнула, все еще не желая его отпускать.

– Есть идеи, где начать поиски?

– Я точно знаю, где, – сказал он ей. – Там, где никто еще не смотрел.

В течение следующих пятнадцати минут он рассказал ей о своем разговоре с Уорнером и обсудил все, что было известно о Вирджиле Хелме. Все известные знакомые Хелма, а их было немного, неоднократно допрашивались как шерифом, так и полицией штата, но все безрезультатно. Он был призраком еще до прибытия в Абердин; предположительно ветераном, но без каких-либо записей или прослеживаемой истории службы; человеком, за которым иногда наблюдались трудности в дыхании и передвижении; интровертом, который ни с кем не общался.

– А что насчет Ричи? – спросил Демарко и ощутил, как снова застыло тело Джейми. – Ему как минимум на 20 лет меньше, чем сейчас должно быть Хелму, так что, возможно, он никогда его не знал. Но он из подходящего социального класса, если ты понимаешь, о чем я. Но он может знать кого-то, кто знает еще кого-то.

– И этого кого-то не опрашивала полиция, – сказала Джейми.

– Именно.

Прежде чем задать следующий вопрос, она замялась.

– Ты уверен, что можешь с ним говорить? Или позволить мне говорить с ним?

– Я в порядке, – ответил он ей. – Правда.

Она улыбнулась и сжала его руку.

– Ты же знаешь, что тебе не о чем беспокоиться, правда?

– Об этом даже говорить не стоит. Прошлое остается в прошлом.

Ей сразу подумалось, что это не так. Каждая секунда их прошлого хранилась в них. Каждое событие в прошлом выстроило их настоящее, все это переплетено на многих уровнях. Прошлое вездесуще.

Она чуть отодвинулась от него и повернулась так, чтобы выглянуть в окно. Как и всегда днем, на улице виднелась пара бабочек – одна на бабушкиных цветах, а вторая на соседской лужайке. Она поняла, что ее немало поразила яркость цветов и солнца.

– Ты знаешь, как гусеница превращается в бабочку? – спросила она.

– Я всегда считал, что они оборачиваются в кокон, как Супермен в телефонной будке. Он выходит в плаще и синих трико, а они выходят с крыльями.

– Почти, но не совсем, – улыбнулась она. – Гусеница переваривает сама себя.

– Прости, что?

– Она выделяет фермент, который превращает всю гусеницу в суп. Выживают лишь некоторые клетки. Эти клетки начинают выстраиваться, расти и размножаться. И в результате получается бабочка.

– Потрясающе, – ответил он. – А с чего ты об этом подумала?

– Смерть, – ответила она. – Те бедные девочки.

Теперь он тоже повернулся и посмотрел в окно.

– Забавно, – сказал он ей, – но мне тоже нравится так о них думать. Как о семи идеальных бабочках. Что может быть лучше этого?

После ужина на кухне – остатки лазаньи и салат из ромена, редиски, сладкого перца и помидоров черри с чьего-то огорода – они решили прогуляться по городу, чтобы наверстать упущенные пробежки за последние три дня. Вскоре где-то рядом зазвучала музыка, запел женский голос, зазвучали гитара, клавиши и барабаны, а затем раздалось короткое соло саксофона.

– Божечки, – сказала она. – Я и забыла, сегодня же пятница! В парке дают концерты!

– Прямо как дома, – заметил он.

– Да, но мы на них никогда не ходили. Почему мы на них не ходили?

– Пойдем на этот.

– И мой мизантроп не против?

– Если не ошибаюсь, это играет «Девушка из Ипанемы».

– Ага, а еще там будет мороженое, – поддразнила она. – И домашний пирог.

– Веди меня, – ответил он.

Вскоре они уже шли рука об руку по главной улице мимо маленьких прилавков, магазинов и контор, музыка вела их в парк с площадью как минимум в два ухоженных акра. По краям были расставлены желтые и белые фонари, прямо рядом с тканевыми навесами, под которыми местные жители, в основном женщины средних лет, продавали кусочки пирога, завернутые в пакетик, домашнюю помадку, бутилированную воду и банки содовой. В вагончиках оживленно торговали мороженым и сахарной ватой. В киоске двое мужчин подавали хот-доги и гамбургеры. На сцене пять музыкантов и певица в голубом платье с блестками пели серенаду публике из двухсот человек, сидевших на стульчиках или на покрывалах, которые выглядели так, будто они из 40-х или 50-х.