Шимас не видел никаких следов — ни человеческих, ни звериных: лишь одинокий ворон, пролетая мимо, издал хриплый предостерегающий крик и махнул ему черным крылом. Унылая, затянутая туманами земля, где почва лежит лишь тонким слоем на скалах, а в островках чернолесья зловеще мерцают глаза «турстов» — грозных черных созданий — или «гориков» — злобных существ ростом не выше фута, стражей при сокровищах, что схоронены в тайных пещерах или в разрушенных замках.

Юноша осторожно переправлялся через каждый ручей, опасаясь «ночных прачек», которые по ночам стирают в ручьях одежды мертвецов и затягивают в воду неосторожных путников, чтобы те помогли им в работе. Если же путник отказывается или пытается бежать, они ломают ему руки и оставляют тонуть. «Прачки» — злобные духи с проваленными глазами, глядящими из черных пустых орбит в самую душу человека.

В эти места Шимаса совсем малышом привозил двоюродный дед, дядя матери, — друид, жрец, предсказатель и волшебник. Говорили, что он обладает не только всеми человеческими познаниями, но и сверхъестественной мудростью. Считалось, что он может насылать бури и болезни. Внуков своих он кое-чему учил, больше всего внимания Шимасу уделяя, — он видел, что мальчик поглощает знания, словно губка.

Спустилась тьма, и молнии зловеще вспыхивали в небе — юноша наконец достиг Юдига. Сойдя с коня, он отвязал тело Фулкхерста и потащил свою отвратительную ношу к камню, ведомому лишь друидам: этим камнем был отмечен единственный путь к водовороту.

Гром перекатывался в долинах меж угрюмых гор, дождь тихо шептал среди темных сосен и над пустынными зарослями вереска. Медленно нес Шимас тело по узкой дорожке, считая каждый шаг, ступая с осторожностью, пока прямо перед ним не разверзлась преисподняя.

Бездна таилась под гладкой, мерзкого вида водой, смердящей гнилью, откуда время от времени поднимались пузыри. Подняв тело Фулкхерста высоко над головой, юноша дождался вспышки молнии и изо всех сил швырнул его. Оно летело медленно, долго, руки мертвеца безвольно болтались в воздухе, а потом наконец упало с громким всплеском в темную, омерзительную воду.

Черное тело ударилось о поверхность, вспыхнувшую зеленым в свете молнии. Некоторое время вода не принимала его, и дождевые капли падали в широко раскрытые глаза, потом мало-помалу труп стал погружаться. Лицо мертвого барона было обращено кверху и скрылось последним — темная вода хлынула в раскрытый рот и в глаза.

Тело уже совсем исчезло, но левая бледная рука все еще оставалась над грязью и водой, и, казалось, в последний раз цепляется за жизнь, прожитую подло и бесславно, и за все, что остается на этой земле.

— Ныне, Фулкхерст, разрушитель жилищ, убийца женщин, злейшее из злых созданий, ныне по моему обету ввергаешься ты в Юдиг, поглощаемый трясиной зла!

Долго стоял Шимас в одиночестве, темная фигура посреди тьмы, потом повернулся и пустился в обратный путь.

Вот он достиг заветного камня, откуда начал свое пешее странствие. Лошади, в этом месте испытывающие панический страх, тихим ржанием приветствовали его возвращение. Юноша опустился в седло и по едва заметной тропе направился к полуночи.

К закату от него лежал в развалинах его родной дом, и в эту ночь дождь стекал на полы, не защищенные более крышей, на обвалившиеся камни. Прежде, столетия назад, там была римская вилла, а что было до нее — никто не знал. В Бретани все существует вне времени, и то, что перед тобой, — лишь одна раскрытая страница среди множества других, недоступных для прочтения.

Он, некогда проникший в глубины древней мудрости, знал предысторию истории, у которой нет начала и не будет конца. Ибо друиды ведали, что существуют тени теней вещей, как видимое в зеркале отражение зеркала. Они знали, что существуют круги внутри кругов и измерения за доступными нам измерениями. Сама действительность — лишь тень, лишь внешность, воспринимаемая людьми, чьи глаза остерегаются увидеть то, что может крыться за внешностью…

По крутой тропе, среди бесплодных холмов, вдоль одиноких вересковых пустошей возвращался Шимас в обитаемые места. Вспыхнула молния, потом погасла, и гром умолк, укатившись с затихающим ворчанием в дальние горы. Дождь прекратился, юноша остановил коня и снял шлем, чтобы насладиться прикосновением последних капель влаги.

Пусто и спокойно было у него в душе: Фулкхерст мертв. Тот, кто узнал, что враг его мертв, ощущает такую же потерю, как и тот, кто погребает друга, — увы, мысли о Фулкхерсте еще долго будут тревожить его память.

Путь Шимаса лежал на полудень. Теперь, он знал это, его судьба подобна судьбе любого воина — долги уплачены, кровь отмщена.

На полудень. Поход предстоял долгий. Через ярмарки и коварные земли.

В торговых компаниях всегда были люди, которые знали каждый шаг предстоящего пути и трудности, которые на нем ожидают. Они предупреждали, что придется высылать вперед разведчиков, которые должны будут подыскивать пастбища для животных, места стоянок и оценивать возможные осложнения и опасности.

Колонна каравана щетинилась оружием всевозможных видов, хотя лучников было больше, чем в любой армии. Были и пращники, искусство которых во владении этим оружием казалось просто неимоверным. Верховые кони и вьючные животные были из самых лучших.

И все это лишь для того, чтобы без потерь странствовать от ярмарки к ярмарке, продавая и покупая, но расплачиваясь только золотом, а не кровью.

Трудности и бури были ежедневными спутниками — они сохраняли тела в бодрости, а дух в постоянной готовности. Стража жила в непрестанном ожидании опасности — маленький отряд, который мог защитить себя и караван — и защищал.

Караван двигался на восток, вернее, и полудень, и восток. По пути менялся цвет листвы: зеленые леса становились ярко-красными и желтыми. Зеленеющие поля сменялись бурыми, и на многих из них злаки были уже сжаты, оставалась лишь щетинистая стерня.

Временами компания задерживалась, устраивала небольшие собственные ярмарки, выставляя на них свои товары. Торговцы под недреманным оком гансграфа покупали или выменивали дополнительные припасы и разузнавали все, что удавалось, о дороге впереди.

Первый раз на караван напали поблизости от Рейна, второй — у Мааса. Оба раза стража каравана выходила победителями. Каждый ночной лагерь был похож на крепость, а колонны напоминали армию в походе. Караванщики поднимались по сигналу трубы, выступали в дорогу по второму. Каждый день начинался с распоряжений гансграфа, восседавшего на одном из нескольких своих гигантских коней. Он часто советовался с дуайенами — старейшинами, управлявшими своими компаниями, и с теми из купцов, чье мнение уважал.

Закаты следовали за восходами, нападения чередовались с днями спокойствия. Шимас, на плечи которого легли в этом походе также и лекарские заботы, всегда был занят. Однако на душе у него было пусто и покойно — как на старом кладбище. Конечно, гансграф видел душевные искания юноши, но он предпочел молчать до тех пор, пока Шимас сам не заговорит об этом.

Заботы о раненых спутниках отвлекали юношу от размышлений о грядущем. Однако, когда все повязки были наложены и пациенты забылись сном, мысли Шимаса возвращались к почти позабытой беседе на перекрестке караванных троп.