— Как приеду, сразу найду возможность позвонить, ты только не волнуйся. — Лева взял обе Лидины руки в свои и поднес к сухим губам, словно отогревая их. — Я устроюсь довольно быстро, я это знаю, поверь. И буду тебе часто писать, настолько часто, насколько смогу, обещаю.

Лида слышала его, но словно не понимала. Губы его шевелились, она смотрела и пыталась даже улыбаться. Он говорил что-то быстрое и неловкое, не зная, какими должны быть слова перед прощанием. А она разглядывала его лицо, которое снова было близко-близко, прямо перед глазами, и старалась в подробностях запомнить его именно таким, прощальным. Растерянное, бескровное, немного испуганное, словно сделал то, чего не должен был делать. Снова как у мальчишки. Хотя он и был мальчишкой. Она сейчас отметала те непрошеные, хоть, может, и утешительные в этот момент мысли, что иногда относится к нему скорее по-матерински, чем по-женски. Бывало, этого ему очень не хватало. Вот его лицо, совсем рядом, можно пока дотронуться. Любимые глаза, масляные, с чуть подрагивающими веками, еще один еле заметный шрамик на небритой щеке от давнишней школьной драки и бескровные губы, пытающиеся о чем-то предупредить…

— Товарищи провожающие, на выход! Поезд отправляется через пять минут, — послышался прокуренный голос проводницы, и тут же раздался ее настойчивый стук в дверь, которую она моментально бесцеремонно открыла. — Быстренько выходим, гражданочка, одна нога здесь…

Лев хотел проводить ее, но Лида не пустила. Поспешно поцеловала его и вышла, улыбнувшись, словно он уезжал на электричке за город. Потом встала под его окном, с трудом дотянулась до высокого пыльного стекла и пальцем нарисовала трогательное девчачье сердечко, пронзенное стрелой. Он сразу прикрыл его ладонью, словно пытаясь сохранить. Поезд протяжно загудел, снова тяжело вздохнул и тронулся, нехотя застучав по рельсам.

Но Лев знал, что это забилось ее нарисованное сердце…

А Лида осталась стоять на платформе с высоко поднятой рукой и изящно выгнутым запястьем, как умирающий лебедь в агонии. И как только поезд прочавкал мимо, рука ее бессильно упала и она дала волю слезам. Не лебединым. Обычным.

Бабьим.

А семья собиралась в отпуск, и это было как раз вовремя. Алена даже обрадовалась, что неожиданный отъезд Льва почти совпал с их ежегодным отдыхом в Доме творчества писателей в Юрмале, под Ригой. И у Лиды сейчас хотя бы не останется много времени на страдания: надо собрать девчонок, самой сложиться, подшить-перешить, Каролину вызвать, вдруг новое-модное приглянется, Лида обожала обновки. В общем, старалась занять мать чем только возможно, чтоб та не сидела кучей в ожидании вестей от Левушки. Уехал так уехал, это было предсказуемо. Пусть не сам отъезд на ПМЖ, а то, что был и нет его, факт исчезновения. Все равно рано или поздно ушел бы, такие странные отношения долго не живут, Алена была в этом уверена. Пусть им вместе хорошо, пусть общие интересы, молодецкий задор и нежность — так оно, собственно, и было, и считывалось с них, но люди со стороны все равно прятали кривые ухмылки, пара эта вызывала непонятное или, точнее, недопонятое чувство. Да и сама Алена продолжала удивляться такому мезальянсу, хотя в глубине души мать совсем не осуждала.

Любимая мама ее, эта прекрасная и, в общем-то, чрезвычайно добрая самка богомола, поначалу довольствовалась мужчинами на пять-десять лет младше. Подробности добрачной Лидкиной жизни рассказали Алене добрые мамины подруги, Павочка так выступала с целыми сагами! Но потом Алла стала наблюдать за мамой и сама. То есть ничего она на самом деле не наблюдала, просто таким был фон ее жизни с детства, привычная картина, рутина, будни. И Алла свято верила в то, что многообразие молодых спутников матери — абсолютно в порядке вещей, так, видимо, со временем должно происходить у всех женщин. И по мере того как Лидия расцветала и зрела, шмелики вокруг нее становились все моложе. Нет, это были, конечно, не мальчики, а вполне взрослые и солидные мужчины, всего-то минус двадцать — двадцать пять лет от Лидиного и так вполне уже спелого возраста. И как Алла поняла уже совсем после, это была все же аномалия — легкая, хоть и редко встречающаяся среди женских особей человеческой вида. Ничего сверхъестественного, конечно, всякое бывает. Но всем объяснить это трудно, ведь люди — они такие люди, что никакими объяснениями не интересуются и трактуют всегда все по-своему.

Одно дело, когда мужчина старше, на это никто уже толком и не реагирует, так даже принято. И ни партком, ни райком тут не указ, сколько заявлений от общественности по инстанциям ни пиши. Но чтоб женщина старше? И настолько? Что тут можно сделать и как объяснить — просто два одиночества нашли друг друга, потом то-се, как в песне поется. Но песня песней, а тут наглядное пособие — родная мать с молодым любовником… Странно и неловко. Хотя посоветовать тут ничего было нельзя — во-первых, мнения Аллусиного никто не спрашивал, а во-вторых, предложишь чего-нибудь, а все пойдет не по сценарию — и что, всю жизнь ходить в виноватых? Так что Алена держала советы при себе, хотя они у нее в голове постоянно менялись, очень уж нестандартная сложилась ситуация. Даже Роберт включился в это негласное обсуждение и написал на Восьмое марта теще вот такое поздравление:

Но вот Лева уехал, и Лида заметно погрустнела, замедлилась, рассеялась во внимании, словно внутренне беспрерывно к чему-то прислушивалась. Можно сказать, что вернулась к своему возрасту. Юрмала ее слегка оживила. Но — слегка. Она предпочитала быть по возможности одной, это с ее-то общительным и забористым характером! Или с молчаливой Лиской. Укладывала ее в коляску и задумчиво шла на вечернюю прогулку по просторному полупустому пляжу, неотрывно глядя на красный закат. Насытиться йодом, говорила. Потом стелила где-нибудь на мельчайшем бежевом песке обширное цветастое полотенце, высаживала мелкую Лиску с игрушками, высаживалась сама, иногда даже и выкладывалась во весь рост и начинала думать. Мысли ее носились в голове, бились о черепную коробку, как мячики для пинг-понга, отскакивали и снова летели в тупик. Чайки мешали, орали, носились над головой, не давая сосредоточиться. Тихо шелестели, успокаивая, волны, ветерок ворошил песчинки, выкладывая их в определенном порядке, маленькими морскими волнами и волнушками, из-за чего казалось, что весь пляж шел рябью. О Леве она старалась не думать, но мысли все равно уносили ее туда, в эту чертову Австрию, где он сейчас отбывал. Денег у него совсем не оставалось, она знала, все было отдано на оформление, а главное, на возмещение затрат на обучение — целых четыре с половиной тыщи! Столько новые «жигули» стоят! Хорошо еще, что окончил Институт культуры, а не журфак МГУ, иначе получилось бы втрое больше. Плюс лишили, конечно же, квартиры, никакого имущества уезжантам не полагалось. Шаг он сделал необратимый, что и говорить… И на что там сейчас живет — непонятно. И сколько ему еще так маяться без жилья и работы…