Сева ждал Крещенских, тщательно выскребая снег у ворот при свете единственного на весь пятачок фонаря. Вдруг запрокинул голову вверх и улыбнулся, глядя, как настырно снежинки кружатся в его свете. А снег все падал и падал, много насыпало в том году. Дорожка к дому уже была очищена, но когда это было — часа два назад, неудивительно, если ее опять занесло. Отправляться убирать снова совсем не хотелось, Сева знал, что, стоит ему уйти на участок и закрыть за собой калитку, Крещенские тут же приедут и всем придется ждать на морозе, пока он подойдет и откроет. Не пошел, дождался. Помог выгрузиться и очень оказался рад Павочке, которую не видел целую вечность: не любила она приезжать на дачу. Донес ее сумки до сторожки и пытался было с ней поболтать:

— Павка, такое ощущение, что ты еще выросла, выше меня стала! Или это я, наоборот, уже врастаю в землю? Господи, когда мы с тобой последний раз виделись? В том году у Лидки на дне рождения? В этом-то я простуженный лежал. Ну что нового, радость моя? — Сева был действительно очень рад подруге, которую знал сто лет или по крайней мере не меньше, чем Лиду. Сел и хлопнул себя по коленям, вроде как приглашая к разговору.

— Так, дружочек, все узнаешь, обо всем успеем поговорить, время будет, а сейчас пойду на кухне помогу, на меня одна надежда, Лидка с Аллусей без меня не справятся!

Работы действительно было много — дом и прибрать, и приукрасить, повесить украшения, в общем, принарядить как следует, а про готовку и говорить нечего — начать и кончить. Но готовку Паве не очень-то поручали, исторически не сложилось у нее с готовкой. Однако держали это от нее в секрете. В крайнем случае, если уж совсем припрет, доверить салат покрошить, но попросить сварить ту же картошку — опасно: переварит или недоварит, а резать — да, но только после подробного мастер-класса. А так лучшее, что ей можно было предложить, так это украсить к Новому году дом, чтобы, так сказать, Дед Мороз понял, что на даче в Переделкино его очень ждут. Уж что-что, а украшать Павлина умела! Это было одним из ее талантов, ее коньков — украшать все вокруг себя. Поэтому ее отправили в гостиную, а кухня была оккупирована Лидой с Аленой. Но сначала Пава попросила снабдить ее елочными игрушками, мандаринами, нитками, ватой, бумагой и стремянкой. А Севу послала за шишками и еловыми лапами. Елочку решила не рубить, пожалела.

К праздничному ужину все было готово. Оставалось только приодеться и зажечь свечи. За стол собрались сесть ровно в восемнадцать тридцать, когда по первой программе начнется «Голубой огонек», любимая передача, в которой и Робочка тоже часто участвовал. Садились так рано к столу вовсе не ради телевизора, конечно, просто если празднично ужинали прямо перед боем курантов, то желудочные последствия на следующий день были довольно тяжелыми, приводящими иногда к печеночным приступам у Алены и гастритным — у Роберта, Лидка же просто отделывалась бессонницей. Ну и решили пару лет назад перед одним из Новых годов поужинать как люди, красиво, празднично и, главное, в нормальное время, часов в семь, посмотреть потом новогодние передачи, фильм какой-нибудь или концерт, убрать со стола, а то и пойти прогуляться. Ну и потом, в двенадцать, вместе со всей страной выпить за Новый год «Советского шампанского». И наутро никаких гастрономических проблем, все прекрасно. Понравилось, так и решили делать впредь.

Позвали Севу, он был просто счастлив, что не кукует, как обычно, в такой большой праздник на пару с телевизором, а сидит по-настоящему, большой семьей. Долго все собирались со всего дома — пока Лиску на горшок высаживали, пока Лидка глаза тушью намасливала, а Павочка спохватилась, что взяла не те туфли, и умчалась в сторожку за правильными. Наконец, когда до поздравления советскому народу осталось времени с гулькин нос, все устроились за шикарным праздничным столом: Робочка во главе, Алена-красавица по одну руку от него, Лида по другую, Катя с Лиской на руках и гордая Павочка с Севой. А вокруг мерцающие свечи, большие ажурные снежинки из бумаги — подальше от огня, конечно, — лапник с шарами и мандаринами на подоконниках, гирлянды и флажки через всю гостиную. Большая люстра потушена, только свечение от печки и массивный старинный подсвечник на середине стола — величественно и сказочно. Да и телевизор включен. «Кабачок» только что закончился, и вот уже Спасская башня во всей красе.

— Внимание! Говорит и показывает Москва! Говорит и показывает Москва! — торжественно заговорила башня голосом Игоря Кириллова. В голосе чувствовалась праздничная улыбка, ее, казалось, было даже видно. — Советское телевидение и радио передают новогоднее обращение советскому народу Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Леонида Ильича Брежнева.

Павочка немного заерзала на стуле, видимо, чтобы устроиться еще удобнее, чем она сидела, незаметно подтянула на лоб свой налаченный парик и чуть повыше других подняла фужер с шампанским. Вот теперь к обращению она была готова.

— Дорогие товарищи, друзья! — На экране появился Леонид Ильич, решительный, важный и красивый. Паве Брежнев нравился. Он чем-то напоминал Модеста, может, прической, может, внимательно-въедливыми глазами, может, манерой говорить рублеными фразами, не голосом, конечно, упаси боже, а именно манерой речи. — Центральный Комитет партии и Советское правительство уверены, что и в новом, 1973 году, — сказал Брежнев, смачно причмокнув, — когда нам предстоит решать не менее сложные и ответственные задачи в развитии страны, советские люди, беззаветно преданные своей любимой Родине, вновь покажут пример коммунистического отношения к труду…

Он говорил еще пару минут, причмокивая снова и снова, будто вместе с поздравлениями посылал советскому народу горячие воздушные поцелуи. Павочке это понравилось. Она встала раньше боя курантов и подняла бокал под самый потолок. Как только пробил двенадцатый удар Кремлевских курантов, все встали, задвигав стульями, и раздалось всеобщее «УРА-А-А-А-А-А-А-А!». Она закричала громче всех, вложив в это «ура» всю свою мощь, умение и чувства, словно шла в атаку на фрицев и поднимала за собой отряд, даже роту, да что там роту — целую армию, и хотела, чтобы ее услышал каждый солдат. УРА-А-А-А-А-А-А-А!!!

И еще раз протяжнее, третий, как положено: УРА-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!

Завыл и Бонька, непривычный к тому, чтобы в порядочной семье так кричали.

Долго оставаться после Нового года Павочка не могла, надо было кормить кота, хотя так хотелось расслабиться, подышать дачным воздухом, погулять по лесу, у печки посидеть, поиграть в картишки. Но хоть три полноценных дня на это было. Соседка обещала заходить проверять и кормить Масю. Но не вышло. Пава позвонила ей вечером первого января, что-то такое засвербило вдруг у нее, а та все не отвечала и не отвечала. Могла уехать куда-то, дети на дачу увезли, мало ли что, подумала Пава. Только странно, что не предупредила. Перезвонила попозже, уже стемнело. Ответа не было.

— Лидок, я поеду. Зачем мне лишние нервы? Спать не буду, буду думать, как там мой Мася. Может, она его и вчера не покормила, может, он ходит по квартире и орет от голода. Не надо мне было, дуре старой, ни на кого рассчитывать, чего с собой его не взяла… Ничего, приглядела бы тут пару дней за ним, у Севы бы сидел на печке, грелся… — Павочка выглядела очень расстроенной и обеспокоенной. Она пошла в прихожую и стала влезать в свои высокие сапоги, чтобы пойти в сторожку собрать вещи. Застегнуть молнию на них было непросто, и эта часть одевания всегда отнимала много времени.