– Пожалуйста, – ответил Глеб и продолжил: – Но автомат будет у нас с Сашком. И в Устюг «поведем» мы храмовника, а не он нас.

– «Дикие» – храмовника в Устюг?… – разинул рот Сашок. Пистолетец был удивлен не меньше.

– Не «дикие», – пояснил мутант. – Мы будем «морозовцами».

Видя, что недоумения во взглядах друзей не уменьшилось, он принялся объяснять:

– Так мы сразу снимем проблему, если кто-то из местных участвовал в захвате «галеры». Наверняка многие видели, что храмовники поймали меня и Сашка и держали взаперти. Этим можно объяснить и то, почему мы «арестовали» храмовника и ведем его к своим – ведь между нами вроде как перемирие. То есть в этом случае храмовники первыми нарушили его условия… Ну, тут особо можно ничего не сочинять и не оправдываться – вроде как «военная тайна». Чем меньше скажем, тем самим проще – меньше вероятности ляпнуть что-то не то или вообще запутаться. И тут на руку сыграет сочувствие «диких» к морозовцам – ведь в конечном итоге они хотят объединиться с ними, зачем же отношения портить? Даже если кто-то засомневается, посчитает более правильным на всякий случай не вмешиваться. А лодку можно вежливо попросить. Из чувства солидарности могут и дать. Причем, можно предложить кому-то из них отправиться с нами, чтобы он потом пригнал лодку назад.

– Вряд ли кто согласится, – неуверенно покачал головой Сашок. – Побоятся в Устюг ради какой-то лодки переться.

– Ну, даже если не дадут лодку – позволят нам хотя бы беспрепятственно пройти. И накормят, я думаю. Возможно, и переночевать разрешат.

– А ты им за это сожжешь дом, – буркнул Пистолетец, которому определенно не хотелось играть роль храмовника.

– Не умничай, – нахмурился Глеб, прекрасно понимая, что за словами лузянина кроется одно из тех обстоятельств, повлиять на которые невозможно. А раз так, лучше и не рисковать. И он поспешил сказать: – Ладно, извини. Ты прав. На постой проситься не будем, слишком рискованно. К тому же, нам-то с Сашком предоставят лучшие места, а тебя, чего доброго, отправят в хлев к свиньям.

– А если… – начал Сашок и осекся, испуганно глянув на мутанта.

– Что «если»? Продолжай, коли начал. Для того мы этот «совет» и собрали, чтобы все варианты хорошенько обдумать.

– А если там будут те, которые знают, что ты сжег хлев у Макусина? Ведь Макусин тогда, у «галеры», это всем рассказал… Ну, про нас… про тебя… И Макусин знал, что мы не морозовцы.

– Это скользкий момент плана, согласен, – сдвинул брови мутант. – Риск есть. Но и тут не все так страшно. Самого Макусина здесь не будет. С большой вероятностью не будет. И вообще вряд ли кто из Ильинского пошел после нападения сюда – крюк все же немалый, а дома семьи остались, после всего содеянного страшно их одних оставлять… Ну, по логике если. Так что эту вероятность я бы посчитал весьма незначительной. Рискнуть можно. А вот если кто и слышал от Макусина про нас, тут следует просто все отрицать. И как можно уверенней, даже с возмущением: да, мы останавливались в Ильинском, но ничего не поджигали. Зачем морозовцам поджигать имущество «диких»? Нам что, больше делать нечего? Мало ли что там насочинял Макусин! Просто ему легче обвинить чужаков, чем, к примеру, собственную жену, которая забыла лучину потушить, когда свиней кормила.

– А если спросят, что ромозовцы вообще в Ильинском делали? – задал очередной каверзный вопрос Пистолетец.

Но Глеб и тут нашелся.

– А это не их дело. С чего мы должны им отчитываться, докладывать о наших задачах и целях? Я уже говорил: чем меньше мы будем говорить, тем лучше. Будем даже изображать некоторое высокомерие – все же морозовцы наверняка считают себя выше «диких», тем более, что не особо их у себя и ждут. Так что, вероятнее всего, и сами «дикие» с подобными расспросами приставать не будут – не дураки, чай.

– Рудаки везде найдутся, – философски изрек Пистолетец.

– Вот тогда и скажем, что это не их дело. И вообще, я понимаю, конечно, что этот план не идеален, но, по-моему, в наших теперешних условиях самый безопасный.

– Для вас! – вскинулся Пистолетец. – А меня «дикие» прирежут!

– Не посмеют при нас. Не захотят ссориться с морозовцами. И у нас автомат.

– С тремя партонами… – буркнул лузянин.

– Пистолетец, – умоляюще посмотрел на земляка Сашок. – Ну пойми же ты, что никто из нас, кроме тебя, не может стать «храмовником»!

– Но я тоже не похож! – скрестил на груди руки Пистолетец. Казалось, еще немного, и он заплачет.

Едва не плакал и паренек:

– У тебя только руки… Мы их завяжем! Теперь тебе автомат держать не надо, и мы замотаем пальцы полностью, никто не увидит, что их больше пяти. Мы быстро-быстро эти деревни пройдем! Мы не будем там останавливаться. А еду просто с собой попросим, да, Глеб?

Мутант кивнул. И не выдержал, отвернулся. Ему тоже очень не хотелось подвергать товарища опасности. И даже не столько опасности, как унижению. Конечно, он судил по себе. Как только представил, что это ему пришлось бы нацепить на себя одежду погибшего, а потом изображать храмовника, – ему сделалось тошно. Он не просто ненавидел этих людей – он испытывал к ним отвращение. И теперь, вынуждая, по сути, Пистолетца сделать это, он почувствовал нечто вроде гадливости к себе самому. И сказал вдруг:

– Толя, ты извини… Но это правда нужно. Нам всем. Сделай – и обещаю: ты никогда больше не услышишь от меня ни одной насмешки. И я… я навсегда запомню, что ты для нас сделал. До самой смерти не забуду, поверь! Даже если вся остальная память откажет.

Пистолетец сглотнул комок и быстро повернулся к мутанту. Хотел что-то сказать – и не смог. Выдавил только:

– Спасибо…

А вот Сашок все-таки разнюнился – завсхлипывал, стал вытирать глаза. Потом вскочил, побежал к реке…

Пистолетец начал успокаиваться. Глубоко вздохнул – раз, другой… Смотрел он при этом на юношу. И произнес наконец, не поворачивая головы:

– Хороший парнишка. Зря я на него тогда… И ты хороший. Правильный. А вот я…

– А что ты?

– А!.. – махнул рукой лузянин. Потом все же перевел взгляд на Глеба. – Я сделаю. И можешь насмехаться, ничего страшного.

– Я обещал. Значит, не буду.

– А вдруг я и впрямь что-нибудь когда не так сделаю?

– Ну, обругаю тогда, если что, – улыбнулся мутант. – Не ругаться-то я не обещал.

Троица путников двинулась дальше, когда солнце начало уже пригревать. Но сейчас Глеб не сильно переживал из-за времени – все-таки восемь, ну, пусть десять километров, можно было преодолеть часа за три-четыре, с учетом неровностей берега, необходимостью перехода впадающих в Юг речушек и преодолением прочих естественных, но не критичных природных трудностей. Гораздо больше его тревожило то, что предстояло дальше. Пару раз он даже собирался дать отбой разработанному плану, думая плюнуть на предосторожности и идти через деревни как есть, говоря людям правду. Впрочем, подумав, он все же так и не стал ничего менять. Да и то – что значит «говорить людям правду»? В чем она, эта правда? Хорошо, о Сашке и Пистолетце правду говорить можно. А о себе? Какую правду он скажет, если сам о себе ничего не знает? Говорить же о проблемах с памятью – совсем насторожить местных «диких», а то и настроить их против себя: маловероятно встретить здесь человека, который бы сталкивался с подобной проблемой, следовательно, ему вряд ли поверят. А если он врет, то почему? Что-то скрывает. И наверняка нечто подозрительное. Причем если врет и что-то скрывает один, то, скорее всего, врут и другие. Не лучше ли избавиться от этой подозрительной троицы?… Вот что могут решить местные. Вероятность невелика, – скорее, с ними просто не захотят контактировать – но зачем рисковать? Вот и оставил Глеб принятый план без изменений. Будь что будет!