Наши шаги звучали в унисон, из холла тянуло сигаретным дымом. Мы оба держались за перила, и один раз Джексонова рука случайно коснулась моей. Джексон остановился на площадке позади меня, полез в карман за мобильником.

– Давай лучше я.

Я достала мобильник, набрала номер Тайлера и приникла к замочной скважине.

– Слышишь, да? – спросил Джексон, слишком нависая надо мной.

– Конечно.

Я закрыла глаза, чтобы слух обострился.

Редкая капель из неисправного крана. Треск кондиционера, очнувшегося после бездействия. И больше ничего. Ни шагов, ни шелеста простыней, ни стона «Помогите».

– Его не слышно, Джексон.

– Вот. Я же говорю.

Одно дело – узнать об исчезновении человека по телефону, или из постера на столбе, или из газеты; совсем другое – лично почувствовать отсутствие. Сначала тревога легкая, как булавочный укол; но очень быстро она выдалбливает тебя изнутри. В этой-то гулкой полости и множатся вероятности, одна другой страшнее.

Я снова постучалась. Так же я искала в свое время Коринну: раз за разом спускалась в пещеру. Вдруг да остался непроверенный закуток, вдруг в какой-нибудь подземный зал никто заглянуть не удосужился?

– Тайлер, это я!

Голос дрогнул, чуть не сорвался, но я повторила:

– Тайлер!

Джексон мягко перехватил мою руку, сжатую в кулак.

– Пойдем отсюда, – сказал он и стал спускаться.

Он провел меня через пустой зал в подсобку, достал стремянку. Без видимых усилий вынес ее во двор, установил под Тайлеровым окном.

– Создадим друг другу алиби. Мы не взломом занимались. Мы только хотели проверить. Идет, Ник?

Соглашение было скреплено одновременными кивками сторон.

Джексон оглядел улицу, пустынную в этот час. Я было полезла на стремянку, но Джексон положил мне руку на плечо.

– Лучше я. Все знают, что я здесь живу; решат, я ремонтом занимаюсь. Сама подумай, что решат насчет тебя. С чего это ее на стремянку понесло…

Джексон был прав, а жаль. Я сама хотела попасть к Тайлеру домой. Лично убедиться, что его нет в комнате, что бездыханное тело возле надрывающегося мобильника – лишь плод моего воображения. Что Тайлер жив-здоров. Уж я бы проверила его звонки, вызнала бы, почему он уехал; по отсутствующим вещам поняла бы, куда именно.

Снизу я наблюдала, как Джексон демонтировал оконный кондиционер, как нырнул в комнату через освободившееся отверстие. Солнечный свет, отражаясь в стекле, терзал мои глаза. Я едва дышала. Наконец Джексон высунулся из окна и объявил:

– Пусто.

Потом он долго, слишком долго устанавливал кондиционер на место. Спустившись, сложил стремянку и без единого слова зашагал к двери. Я едва поспевала за ним, спрашивала на ходу:

– Что ты видел? Ты понял, где он?

Джексон заговорил только в подсобке.

– Я в его вещах не рылся. Какой смысл? Его нет, вот и все. Может, в лесу скрывается, в палатке живет.

Стоило ради таких выводов возиться с кондиционером! Вот я бы проверила, на месте ли спальный мешок, какие припасы остались в кухне. Посмотрела бы, забрал Тайлер зубную щетку или не забрал. И кто ему звонил, кроме меня, и кому он сам звонил. Я бы в компьютер к нему залезла.

Может, Джексон так и сделал. Просто мне говорить не хотел.

Мы остановились посреди пустого обеденного зала, меж столов, рогатых от перевернутых стульев. Тугой узел в груди стал ослабевать.

– Садись, – сказал Джексон, снимая стул со стола. – Я тебя завтраком накормлю. Заодно и сам поем.

Я послушалась. Всплеск адреналина угасал. Начинался энергетический спад.

– Мне кофе, – сказала я. – Покрепче.

Джексон не стал переворачивать табличку «ЗАКРЫТО», не зажег электричество. Мы довольствовались тусклым светом из окна. Я моргала, привыкая к полумраку.

– Ты здесь и завтраки подаешь?

– Нет. Завтрак я готовлю только для себя. По понедельникам паб в полдень открывается. Но люди – они досужие. Как включишь свет – непременно кого-нибудь нелегкая принесет.

– А еще говорят: экономический кризис, экономический кризис.

– Кризис тут ни при чем.

Джексон разбил яйцо, выпустил содержимое на сковородку и добавил:

– Это один из секретов менеджмента.

– Да ну? А тебе не кажется, что ты просто власть свою демонстрируешь?

– Ничего мне не кажется. И незачем тебе в эти дебри лезть. Я ведь не лезу. Между прочим, моя работа – одна из самых стабильных в штате.

– Тем лучше для тебя, – буркнула я.

Джексон переложил глазунью мне на тарелку. Я ковырнула желток вилкой, он дал течь.

– В чем дело? Яичницу не уважаешь?

Я отделила кусочек, взяла в рот, стала жевать. Вкус был какой-то не такой. Металлический.

– Джексон, ты помнишь Ханну Пардо?

– Кого-кого?

– Женщину, которую из бюро расследований прислали. Ну по делу Коринны.

Не мог он забыть, и точка!

– А, следователя Пардо? Конечно, помню. Просто не знал, как ее по имени. Погоди, а ты что, Ханной ее называла? И она разрешала? Боже. Наверное, прониклась к тебе.

Ничего подобного. Следователь Пардо так и представилась, без имени. И я никак к ней не обращалась. «Да. Нет. Спасибо. Извините». И все-таки в моих воспоминаниях она – Ханна Пардо.

– Ханна хочет с тобой поговорить, Ник.

Так сказал папа, стоя на пороге моей спальни.

– Ты не обязана, а все-таки лучше выйди к ней.

– Я уже все рассказала Бриксу.

– А теперь повтори Ханне.

Значит, тон задал папа.

– Благодарю за помощь, Ханна.

«Он человек образованный, уйму стихов наизусть помнит, может философский трактат к случаю процитировать. Вдовец; приходит в себя после смерти жены. Его дети прилюдно поссорились, сын ударил дочь». Все, о чем папа говорил с Ханной, я слышала через вентиляционную решетку.

– Видите ли, Ханна – я ведь могу называть вас Ханной? – это проблема семейная. По-моему, нечто подобное было и в семье Коринны. Бедная девочка, сколько я ее помню, как будто искала убежища в нашем доме.

Мой отец обладал специфической, сугубо интеллигентской привлекательностью. Этакий профессор: пиджак и брюки от разных комплектов, галстук-бабочка, туфли-лоферы, слегка растрепанная грива. Плюс непринужденная улыбка и вечный блеск в глазах, потому что он с фляжкой не расставался.

– Нет, Джексон, не прониклась она ко мне. Я случайно слышала, как ее назвали Ханной, только и всего.