– А почему ты разговор о ней завела? – спросил Джексон.

– Потому что Ханну Пардо вполне могут снова к нам прислать. Или проныру вроде нее. А мы – вот они, все в сборе, тепленькие. Как думаешь, кого первого возьмут?

Джексон набил рот остатками яичницы, залпом выпил полстакана апельсинового сока. Вытер губы рукой.

– Неплохо бы нам всем уехать куда подальше. И не возвращаться подольше.

Я улыбнулась.

– Ну конечно. Это бы никаких подозрений не вызвало.

Не глядя на меня, Джексон взял обе тарелки, поставил в раковину, пустил воду.

– Хочу тебе кое-что рассказать. Реагировать необязательно.

– Я слушаю.

Он уставился на струю воды, что била в дно серебристой раковины; на брызги, что разлетались по сторонам.

– Я не делал зла Коринне. Я ее любил.

– Знаю, – отозвалась я.

Джексон едва не раздавил меня взглядом. Я поскорее взяла стакан, чтобы руки занять.

– Дело в том, Ник, что это был не мой ребенок.

Я окаменела, не донеся стакан до рта.

– Тайлер тебе разве не говорил, Ник?

– Нет, – выдохнула я.

– Не знаю, поверил он тогда или не поверил. Но совет дал правильный: помалкивать. Потому что мотив-то оставался. Ревность. Верно?

Я кивнула. Живо представила Тайлера с Джексоном у реки. «Не наделай глупостей», – сказал тогда Тайлер.

– Понимаешь, Ник, я вообще не знал. Она мне не сказала. Почему она не сказала?

Его руки тяжело легли на барную стойку, прямо передо мной.

– У нас с Коринной секса вообще не было.

Щеки вспыхнули, пальцы вспотели – стало трудно удерживать стакан с соком.

– Вот как.

Джексон тряхнул головой, взглянул на меня из-под своих длиннющих ресниц.

– Ты мне веришь? А может, она тебе говорила? Ну, в смысле, кто отец?

– Нет, не говорила. Пойми, Джексон: копы этого и добиваются. Им нужно, чтобы мы снова стали сомневаться. Подозревать друг друга. Вопросы всякие задавать. Копы хотят все наружу вытащить. Забудь, Джексон. Отпусти ее.

Он закрутил кран, но руки вытирать не стал. С них капало.

– Не могу. Сказать, о чем она в тот вечер просила?

Я была в курсе, что они виделись, однако Джексон впервые это признал. Интересно, зачем?

– Коринна хотела, чтобы мы помирились. А я сказал, с меня хватит. Сказал, у меня другая девчонка. Идиот; осел упрямый. Из этого все равно бы толку не вышло; по крайней мере, при Коринне. Разве что тайком. Тем более Коринна ее больше любила, чем меня.

– Ты говоришь о Байли?

Джексон резко оттолкнулся от барной стойки, прислонился к шкафу с бутылками.

– Знаешь, Коринна догадалась. Сказала, примет меня обратно. А я заартачился. Помнишь, какие у нее на спине были шрамы? Так вот – она их сама нанесла.

Я кивнула. Тогда я этого не знала. Узнала сейчас.

– Надо было согласиться. Все время думаю: какого черта я не сказал «да»? Пацан, дурак. Сказал бы «да» – она была бы с нами.

– Почему ты все это мне рассказываешь?

– Потому, Ник, что я тебе доверяю.

Джексон остался стоять на месте, но улыбнулся, и от этого показалось, что он шагнул ко мне.

– Потому что я никогда не расскажу, что здесь было на прошлой неделе. А было вот что. Возвращается Тайлер со свидания, садится к стойке, а тут твой брат входит, пиво Тайлеру проставляет и открытым текстом требует: отвянь от Ник. У Тайлера звонит сотовый, он в улыбке расплывается и говорит Дэну: «Об этом лучше ее попросить». У Дэна на глазах, явно торжествуя, нажимает «Прием», выдает «Это ты, Ник!», слушает твой лепет, меняется в лице, просит тебя успокоиться и срывается с места, даже пиво не допив. Через пару минут за ним следует твой брат. Они запрыгивают каждый в свою тачку, жмут на газ – мчатся к тебе. А назавтра Аннализы как не бывало.

Руки я давно положила на колени, там они и тряслись. Я вся тряслась.

– Джексон, это не то…

– Разумеется, не то. Но ты ведь знаешь, как здесь сплетни расползаются. Моей истории вполне достаточно. Как и другой истории – про беременную бог весть от кого Коринну, которая умоляет, чтобы я ее простил. Вполне достаточно.

Мы оба молчали, прикидывались, что все как обычно. Словно Джексон и не думал ни шантажировать меня, ни исповедоваться. Наконец я не выдержала – рассмеялась.

– Ненавижу этот город.

– Нет, Ник. Ты по нему скучаешь.

– Ну конечно. Бывшие заключенные тоже по сокамерникам скучают.

Одного без другого не бывает. Лед и ссадина – тоже идеальная пара.

– Вернуться не думаешь, Ник?

– Нет. Никогда. Я выхожу замуж. Мой жених живет в Филадельфии.

– А Тайлер об этом знает?

– Знает.

– И все же именно Тайлеру ты позвонила среди ночи… Все, умолкаю, не мое дело.

Я покосилась на его предплечье, на татуировки. Прочла строфу Эдгара По и цитату из Керуака. Будто Джексон проштудировал папины книги, выписок наделал, спрятался за ними.

– Мне пора. Спасибо за завтрак.

– Приятно было пообщаться, Ник.

В дверях я помедлила, повернулась к Джексону. Он смотрел мне вслед.

– Она умерла, Джексон, – сказала я.

– Знаю.

* * *

На обратном пути я нарочно проехала мимо дома Тайлеровых родителей. Пикапа не было и там. Странно: мы с Тайлером так тесно общались, а я толком не знала, что за люди мистер и миссис Эллисон. Тайлер не из тех, кто приглашает подругу на семейный ужин. Дома мы сидели только при совсем уж скверной погоде. В нашем распоряжении всегда имелся пикап, а еще – лес. Чужак, пожалуй, удивится: что делать в лесу? А ведь лес – это целый мир. И дом, и приют. Лес был наш. На поляне мы разбивали палатку. Если приходили не вдвоем, а с компанией – отправлялись в пещеру. Или к реке. Уйму времени на речном берегу проводили. Валялись, глядя в небо, сплетая пальцы.

Река разделяет дома наших родителей; сейчас этот «водораздел» представляется скорее метафорическим, нежели реальным. Если бы не река, я бы запросто бегала к Тайлеру домой. В смысле, реку пересечь – не проблема: через одно из узких мест перекинут древесный ствол. Но до ствола еще надо дойти, сильно забрав вбок; а в темноте такая переправа представляет опасность. Один неверный шаг – и булькнешь. Вода холоднее, чем кажется, на дне острые камни, ночь безразлична к твоей беде.

Нет, я дожидалась Тайлера возле супермаркета и прыгала в пикап. Вдобавок так было гораздо короче.

По пути домой я миновала супермаркет, начальную школу, полицейский участок, церковь и кладбище. На светофоре у меня закружилась голова; я задержала дыхание, терпела, пока не загорелся зеленый.