Некоторые проблемы, связанные с предположением о существовании инкапсулированных языковых модулей, можно заметить в исследованиях Ангелы Фридеричи из Института имени Макса Планка в Лейпциге. Фридеричи много пишет об исследованиях предполагаемых мозговых механизмов, являющихся основой языка. Она исходит из того, что язык — это особый тип сложной грамматики. Одно важное утверждение, выдвинутое Фридеричи, заключается в том, что поле Бродмана 44 (ПБ 44) — это функционально-специфический (то есть предназначенный для специфической задачи) набор тканей (ПБ 44 можно увидеть на рис. 20). Фридеричи утверждает, что это поле связано с височной корой и именно отличие обеспечивает способность Homo sapiens к использованию синтаксиса. Прежде чем исследовать это смелое утверждение, зададимся вопросом о последовательности умозаключений. Что думал ученый об испытуемых до начала исследования? Этот вопрос может быть полезен для того, чтобы заметить первые признаки «предвзятости подтверждения» (склонность отбирать только такие результаты, которые подтверждают точку зрения экспериментатора).

Данное исследование начинается с принятия в качестве исходной посылки того, что язык — это грамматика с рекурсией. Согласно такому толкованию, языком не может быть любая система коммуникации, не имеющая этой характеристики. Такое допущение делается во многих нейролингвистических экспериментах. Зачастую исследователи принимают грамматическое правило «соединения» за основу человеческого языка. Соединение — это операция, объединяющая два объекта, чтобы сформировать более крупный объект. Предположим, что человеку нужно произнести или интерпретировать высказывание «это большой мальчик». Фраза не строится путем простого совмещения слов «это», «большой» и «мальчик». В грамматической теории соединения человек берет слово «большой», затем соединяет его со словом «мальчик». Потом «большой мальчик» соединяется с «это». Учитывая характер правила соединения, оно может единовременно работать только с двумя словами или фразами. Значит, оно, а, следовательно, и весь язык — это бинарная процедура. Это концепция языка как структуры, а не значения и взаимодействия.

Предполагая, что язык = «Соединение», исследователь, очевидно, переоценивает важность синтаксиса, который в действительности играет малозначительную роль в человеческом языке, являясь средством организации информационного потока. То есть он является фильтром, который помогает слушающему правильно интерпретировать высказывание[99]. Грамматика — это совместно используемые символы. Синтаксис — взаимное расположение этих символов при совместном использовании. Однако в сравнении с изобретением символов и культурным базисом их значения, а также знаниями о том, как правильно использовать символы в рассказах и разговорах во всем многообразии форм языка, синтаксис выглядит полезным инструментом, но отнюдь не первостепенным. Проблема в том, что операция «Соединения» есть не во всех человеческих языках. Выяснилось, что в нескольких современных языках нет признаков бинарной синтаксической операции[100]. Следовательно, «Соединение» не является обязательным условием существования человеческого языка. Кроме того, даже если бы это было так, «Соединение» не является специфически языковым явлением. Это пример хорошо известного процесса ассоциативного научения, связанного со знаменитой «собакой Павлова». Дворняга Павлова научилась связывать звонок с появлением корма. Звонок звенел непосредственно перед выдачей корма. В определенный момент собака «соединила» два понятия — звонок и пищу, — и слюноотделение у нее начиналось по звонку.

То есть если «Соединение» — просто форма ассоциативного научения, то и исключительно языковым явлением его считать нельзя. Ассоциативное научение можно встретить вне языка и синтаксиса у множества видов. Предположительно, способностью к ассоциативному научению обладают все животные. Это первая проблема, связанная с утверждениями Фридеричи. Насчет понятия синтаксиса она ошиблась.

Но концептуальные нейролингвистические затруднения ее не останавливают. Главная сложность связана даже не с ошибочным понятием синтаксиса (представление о том, что язык является врожденной синтаксической операцией), а с идеей о врожденной области мозга, предназначенной для языка. Это то же самое, что спросить у мозга: «Где у тебя синтаксис?» Да, конечно, в каком-то месте (или местах) в мозге он хранится, но то обстоятельство, что он там есть, не означает, что эти места предписаны генетически. Кроме того, возможно, что некоторые цитоархитектонические поля благоприятствуют хранению или обработке синтаксиса, но это не означает, что ПБ 44 и ее связь с височной долей — это эволюционный механизм, который «вытащил» язык из мозга примата. У ПБ 44, как у любой другой области мозга, широкий диапазон функций, не связанных исключительно с синтаксисом. У ПБ 44 имеется, по меньшей мере, шесть отдельных функций, включая обработку звуковой и фонологической информации, синтаксиса, понимание значения (семантическая обработка), а также восприятие музыки. Это поле также участвует в реагировании на решения «действие-бездействие». Еще ПБ 44 используется для контроля движений рук. Так что ПБ 44 не «чисто синтаксическое». Оно, может быть, и нужно для синтаксиса, но с таким же успехом можно сказать, что рука нужна для карандашей. Различные роли ПБ 44 наглядно показывают, что нам необходимо более общее понимание его функций. Его нельзя назвать языковым органом.

Работа Фридеричи и ей подобные ошибочны не только потому, что переоценивают важность синтаксиса для языка, но еще и потому, что упоминаемые в работе области мозга не настолько специализированы, как считают авторы. Исследователи с такими взглядами также зачастую предполагают, что язык проще и моложе, чем он должен быть, на основании ранее рассмотренных свидетельств. Язык не только сложнее, чем кажется Фридеричи и ее коллегам, но если мои выкладки верны, то он еще и значительно старше. Примерно на 2 млн. лет. Он предшествует даже эволюции соответствующих областей мозга, которые, как она утверждает, необходимы для его существования.

Тут закономерно встает вопрос о природе взаимоотношений между мозгом и языком. Если язык в самом деле такой древний, тогда у Homo erectus или Homo neanderthalensis тоже было поле ПБ 44? То есть, может ли существовать язык, если нет поля ПБ 44 в его современном виде? Это никому не известно. Но тогда, если непонятно, было ли это поле у других видов Homo, невозможно узнать, какие части мозга обеспечивали синтаксис у эректусов или неандертальцев. Это означает, что нам неизвестно, является ли ПБ 44 необходимым условием существования языка. Есть подозрение, что, поскольку человеческий мозг пластичен, различные его части могут использоваться на разных отрезках эволюционной истории нашего рода, следующих за эректусами. Части мозга, используемые современными людьми, могут быть просто нейробиологической основой языка, задействованной именно современным мозгом. Более ранние виды вполне могли пользоваться иными структурами мозга для обработки синтаксиса. Еще одна проблема в работах Фридеричи по ПБ 44 связана с тем обстоятельством, что они вдохновлены знаменитыми экспериментами Текумсе Фитча и Марка Хаузера на эдиповых тамаринах в начале 2000-х гг. С этими экспериментами есть, по крайней мере, две сложности.