– Что, язык проглотил, господин Кормухин?

В ответ пассажир долго кашлял, прочищая горло, наконец, откашлялся, сплюнул прямо на пол и отозвался:

– Запомнил, выходит, не позабыл…

– Я все помню и ничего не забываю – служба такая. Могу еще и мысли чужие прочитывать, как по книжке. Решил ты, Кормухин, от каторги избавиться и примчался сюда, чтобы чистосердечное признание сделать, которое тебе суд зачтет и приговор мягкий вынесет. А там в больничку определят, глядишь, сколько-то еще и прокоптишь на этом свете. Так или не так?

– Так, – вздохнул Кормухин и снова надолго закашлялся.

– Нутро-то у тебя сгнило, похоже, до самого донышка. Недолго маяться осталось, облегчай душу.

– Облегчаю. Записывай. Я, Кормухин Григорий Петрович, происхождением из мещан города Каинска Томской губернии, находясь в здравом уме и твердой памяти, признаюсь в следующем. Пребывая на должности архивариуса в Барнаульской горной конторе до того времени, как она закрылась, я обнаружил совершенно случайно служебные записки, касающиеся тайных рудников по добыче серебра заводчика Демидова. Сложены они были в отдельной папке, никаких резолюций на них не имелось и, следовательно, за давностью времени о них давно все позабыли. Но маршруты следования к этим рудникам в записках были четко обозначены, что и подвигло меня на следующее предприятие: я скрыл от своего начальства эти записки, обнаруженные мною, и вынес их из архива к себе на квартиру, где и продолжил втайне от всех тщательное изучение, в результате которого пришел к выводу, что старые рудники, заброшенные и находящиеся в глухих и недоступных местах, вполне возможно разыскать заново, воспользовавшись описаниями маршрутов в найденных мною служебных записках. Осознавая, что замысел мой противозаконный, я все-таки решился на него и занялся подготовкой экспедиции к заброшенным рудникам. А так как для экспедиции нужны были солидные средства, которых у меня не имелось, я обратился к своим дальним родственникам, братьям Поспеловым, которые содержали пимокатный промысел в городе Каинске Томской губернии. Истинную причину займа средств я от братьев Поспеловых скрыл, сказав, что деньги мне нужны для открытия собственной бакалейной лавки в городе Барнауле, так как я собираюсь уходить с казенной службы. Получив просимую сумму денег, я собрал экспедицию из бывалых людей в количестве пяти человек и направился в алтайские горы, в сторону монгольской границы, через волостное село Чарынское. Но пройти указанный в записке маршрут до конечной точки, то есть до заброшенного рудника, не удалось. Под неожиданным камнепадом на горной тропе все участники экспедиции, кроме меня, погибли. Я же, не рискнув продолжать дальнейший путь в одиночку, вернулся обратно в Барнаул и озаботился возвратом занятой суммы братьям Поспеловым. Свободных средств у меня не имелось, и возвращать, соответственно, мне было нечем. Тогда я предложил братьям Поспеловым свои записки и еще предложил собрать вторую экспедицию. Братья Поспеловы решительно отказались от такого решения дела и потребовали деньги, записки же у меня отобрали, в том числе и копии, которые я успел сделать. К тому времени я уже отстранился от казенной службы и, находясь в столь затруднительном положении, совершил поджог домов братьев Поспеловых, надеясь таким образом завершить столь неудачное дело, чтобы о нем никто не узнал. За четыре дня до поджога объявил о своем отъезде и отъехал на глазах у братьев Поспеловых, сказав им, что через две недели я привезу деньги. Сам же ночью вернулся и совершил поджог. Из города Барнаула я сразу же переехал в Омск, где и проживал до сегодняшнего времени на казенном пенсионе, более уже не помышляя ни о каких экспедициях и поисках заброшенных рудников. Но теперь, находясь в болезненном состоянии и помышляя о скорой и неминуемой смерти, решил облегчить свою совесть и грешную душу чистосердечным признанием. В чем и подписываюсь собственноручно, Григорий Петрович Кормухин.

Исправник в последний раз обмакнул перо в чернильницу, подал ручку Кормухину и подвинул бумажный лист. Проследил, как появилась на листе витиеватая, едва ли не с виньетками подпись, подул на нее, чтобы чернила просохли, и бережно положил в большую папку. Щелкнул застежкой и принялся убирать в кожаный мешочек чернильницу и ручку. Все делал не торопясь, обстоятельно и, когда затянул на мешочке тонкую завязку на хитрый узелок, неожиданно подвел итог длинной речи Кормухина:

– Значит, про душу, говоришь, вспомнил… Похвально, похвально, может быть, и зачтется тебе, когда угольки под сковородку сыпать станут, а на сковородке тебя обязательно будут жарить. Ой, как жарить! Там чахоткой не отделаешься, до второго пришествия будешь на горячем приплясывать… Ладно, это дело будущего, а мы о нынешнем, о земном, еще потолкуем. Теперь меня слушай, Кормухин. Дело твое давнее, как говорится, быльем поросло, да только не совсем, свежая травка через былье пробивается. Уж такая свежая да зеленая, что глазоньки мои режет. Чего же ты так мудрено, серединка на половинку, признание свое сделал? Взялся каяться – кайся до конца. Тоже мне, нашелся хитрован… Стреляного воробья на мякине решил провести. А меня не проведешь. Годы давние, а грехи по нашему ведомству – вечные. Итак, что нам на сегодняшний день известно? Известно нам, что некий преступник Кормухин совместно со своими сообщниками сочинили вторую экспедицию и добрались все-таки до заброшенного рудника, взяли там серебро в слитках и благополучно вернулись обратно, да только не в Барнаул, а в Омск. И там, в Омске, все сообщники как-то подозрительно быстро померли – кто пьяный замерз, кого в драке прирезали, а один и вовсе в петлю залез. То ли сам, то ли его подвесили – неясно. Одним словом, прибрались на тот свет все, до единого. А через годик, как они прибрались, обнаружилось, что загулял по всем окрестностям фальшивый серебряный рубль. Да так искусно сделанный, что от настоящего отличить невозможно, только знающие люди определить могут. Они и определили. А заодно и старые делишки вспомнили, о чем и меня, грешного, уведомили. И получается, по всем раскладам, что кует фальшивую монету не кто иной, а господин Кормухин Григорий Петрович. Не сам, конечно, с помощью умельцев, которых подобрал. Однако вилась веревочка, да и кончилась. Подобрались к господину Кормухину вплотную, почуял он, что подобрались – и все умельцы его тоже на тот свет отправились, опять же все по-разному… Что, сукин сын, сопишь?! Решил, что самый хитрый, а все остальные – дураки?! Не выйдет! Половинкой не отделаешься! По полной ответишь! По этапу потопаешь и на этапе от чахотки своей сдохнешь! Собирайся! В участок поедем!

Будто подменили исправника. Набычился, словно боднуть собирался, и грозно поднялся из-за стола. Кормухин сник. Закашлялся, на лице набухли красные пятна, но исправник на него даже не глянул, только прикрикнул на Емельяна:

– Чего сидишь?! Заворачивай его, тащи в кошевку, а дальше в участок повезем!

Емельян кинулся исполнять приказание, кое-как одел Кормухина, оттащил в кошевку и повез в участок. Там долго не задержался. Сдал на крыльце живой груз полицейским чинам и покатил домой, удивляясь тому, что довелось ему только что в своей избе услышать. Ничего подобного раньше слышать ему не доводилось, поэтому и встряхивал время от времени головой и вслух приговаривал: