Болек выслушал сына и уехал в аэропорт. Дожидаясь рейса, он связался со своим юристом и отдал распоряжения о подготовке дарственной. Затем прошёлся по залам, выбрал кафе поспокойнее и за чашкой чая позвонил домоуправляющей Марии Всеволодовне – сообщить, что вскоре ей придётся подыскивать другое место.

– Подумаешь, какая беда! Отняли игрушку! – мужественно сказала она. – Не печалься, купишь другую и позовёшь нас с Луишем!

– Договорились! – скрепя сердце сказал Болек. Он знал, что уже не вернётся в ту печальную загадочную страну, на край света, где прежде всегда мог укрыться и под эпический грохот волн выпить чаю с мудрейшей Марьей.

«Что ж, это к лучшему! Значит, будем двигаться дальше!» – подытожил он и в следующий миг, привалившись локтем на спинку кресла, уткнувшись в согнутую руку лбом, позволил себе пару минут слёз.

Тепло и уютно было плакать в обезличенной суете аэропорта, он никого не стеснялся, и никто не мешал ему. Мир был его домом. Это чувство, неоднократно испытанное Болеком в терминалах, на вокзалах, в толчее крупных городов, повторилось вновь. Через минуту-другую он утешился. В конце концов, разве плохо – подарить собственному сыну маленькую виллу на океане? Не каждый может позволить себе подобное!

Вспомнив таким образом о значимости собственной персоны, Болек сел в самолёт, который должен был доставить его в Санкт-Петербург, на завтрашний мастер-класс.

В полёте с ним случилось дежавю: как и в предыдущий раз, он внезапно почувствовал, что нездоров. Правда, теперь это был не фантом, а вполне достоверный весенний вирус.

Через сутки, валяясь в питерской гостинице, в томительной близости памятника Фёдору Михайловичу Достоевскому, с купленным в ближайшей аптеке термометром под мышкой, Болек думал о том, что, похоже, его карьера хочет сбросить его, как конь – задремавшего наездника. Конечно, можно было бы счесть эту мысль иррациональным последствием гриппа и выполоть из сознания, но – в том-то и беда – Болек был уверен, что мысль разумна. Они – «маэстро Болеслав» и его дело – перестали любить друг друга.

Накануне Болек провёл один из надоевших ему до смерти мастер-классов, который, к сожалению, нельзя было изъять из программы, он являлся «визитной карточкой» Студии.

Вначале всё шло по схеме. Немолодая женщина, чей брак недавно рассыпался, простёрши руки к потолку набрасывала в воздухе своё желаемое будущее. На смеси эмоций – где-то между смущением и восторгом – она рассказывала собравшимся, что видит себя на сцене, в роли признанного лидера, приносящего пользу людям и деньги – себе и детям. Болек знал, что мечта не сбудется никогда, потому что её и не было. В действительности женщине хотелось, чтобы муж покаялся и вернулся – больше ничего.

А дальше случился коллапс. К сцене подошёл человек лет пятидесяти, с интеллигентным лицом и подёргивающейся левой бровью. Вежливо попросив у помощницы микрофон, он сказал, что желал бы поделиться своей историей.

Его сын, добрый, порядочный мальчик, может быть, не хватающий с неба звёзд, но всё же получивший хорошее техническое образование, увлёкся программами Болеслава и совершенно переродился.

– Вы понимаете, у него появилась цель, – объяснял мужчина, морща непослушные брови. – Он потребовал разменять квартиру, ему нужен был какой-то стартовый капитал. Мы с женой кое-как выкрутились, продали машину, ещё кое-что и отдали ему эту долю, которую он требовал. Он уехал за границу работать по профессии, неплохо устроился. Там теперь всё у него налаживается, он доволен. Но совсем перестал общаться. Сказал, что из-за нас потерял ценные годы. Мы сами звонили ему иногда – но он так холодно отвечал…

Мягко оборвав исповедь, Болек заверил оратора, что это временный этап.

– Вам с женой теперь нужно… – перешёл он было к советам.

– Не перебивайте меня! Я не договорил! – неожиданно резко сказал мужчина, и бровь загуляла сильнее, словно он желал подать присутствующим некий таинственный знак. – Нам с женой больше ничего не нужно. Потому что её уже нет. Вчера было сорок дней. Она просто не смогла, не захотела жить, когда единственный сын, единственный!.. – Сморщившись, он махнул рукой.

– Мне очень жаль, – сказал Болек. – Но я уверен, что вам не следует винить в случившемся сына…

– А я его и не виню! – совладав с приступом горя, возразил мужчина. – Он просто глупый юнец. Я виню вас! Вы толкаете детей к какой-то там самореализации. А человека сначала надо научить любить! Жалеть своих близких, терпеть их несовершенства. Да! Терпеть свою нервную неуклюжую мать! А вы чему его научили?

Воспоминание было ужасно. Раньше Болек быстренько отработал бы его и «удалил», но теперь, валяясь с температурой, он нарочно вглядывался в эпизод. Как какой-нибудь мазохист держит руку над огнём, он держал свою мысль на произошедшем, не позволяя себе уклониться от чувства жгучей жалости, горького сокрушения о ненароком сломанной жизни. Образ несчастного стареющего человека, обвинившего его в своей трагедии, был чем-то важен ему. Безвыходным одиночеством? Непоправимостью? Вдруг в голову ему пришла очевидная и всё-таки ошеломившая его мысль: не так ли и он уехал? Оставил отца, бабушку, не чаявшую в нём души, оставил Софью.

Около семи утра, взрезая жалюзи, в номер ударило солнце. Болек проснулся и, открыв глаза, не смог сообразить, в каком он городе. Шатнувшись, дошёл до гостиничного окна и увидел весенний рассвет и на пустой ещё площади – задумавшегося Фёдора Михайловича. Сел на кровать и провёл по волосам. Затылок вспотел, как в детстве. Положил ладонь себе на плечо и похлопал: всё хорошо, всё хорошо…

Температура оказалась нормальной, но сладкий соблазн проболеть взятые на себя обязательства подкрался и не отпустил. Болеку захотелось домой, отдохнуть. Беда же была в том, что теперь, после потери укромного уголка на океане, он уже и не знал, где находится это место – дом.

Пора было приводить себя в рабочее состояние. До рейса в Ригу – следующую точку в графике семинаров и презентаций – оставалось часа четыре. Болек вздохнул и, дав себе ещё небольшую отсрочку, глянул почту. Среди писем было одно коротенькое, от Курта. Тот писал, что ему трудно, всё идёт не так, как он надеялся, и всё же удаётся потихонечку двигаться. Затем, как обычно, благодарил и под конец спрашивал: не будет ли его завтра в Москве, на дне рождения у Аси? Всё-таки круглая дата – четверть века! Они тогда могли бы пересечься и поговорить, хоть пару минут.

Болек дочитал и в раздумье поднял брови. Известие о дне рождения младшей кузины совершенно меняло дело! Естественно, он не помнил о нём. В последний раз ему довелось поздравлять Асю, когда той исполнилось пять. Но теперь событие пришлось как нельзя более кстати.

Он решил, что перенесёт мероприятия в Риге, отлежится сегодня как следует, а завтра утром отправится на «Сапсане» в Москву и лично поздравит Асю. Кстати, можно будет воспользоваться случаем и согласовать с родственниками дату «поездки в детство».

Составив этот маленький план, Болек почувствовал прилив аппетита и бодро спустился к завтраку. Приходилось признать: сачковать раз от разу становилось всё веселее! За столиком, в окружении милой его сердцу немецкой и французской речи (гостиница нравилась иностранцам) он открыл планшет и, забыв о намерении отлежаться, изучил, что сегодня вечером «дают» в Мариинке.