Через пару минут на кухню явилась Софья и, пристроившись у подоконника, принялась тереть сыр для «цезаря». Не то чтобы Ася повеселела, но одиночество стало жиже – растеклось на двоих.

– Ты зачем расстроила маму? – сказала Софья с укором. – Больше ведь не приедут!

Ася хотела оправдаться, рассказать про отвергнутую Марфушу, но тут по её именинной грусти был нанесён ещё один весомый удар – дверь приоткрылась и в щель заглянул Илья Георгиевич.

– Девочки, как-то мне дома душно, – сказал он, бочком заходя на кухню. – Духовка-то печёт – о-го-го! Как-то сердце затеснило. Или, может, это шалит рефлюкс-эзофагит? Надо спросить у Сани! А ведь я сегодня спозаранку приготовил в честь именинницы… что бы вы думали? Харчо! Мне этот рецепт записали в Грузии сорок лет назад! Мы с Ниночкой были в Тбилиси… Подождите, я сейчас вам сыграю, только скрипку возьму! – И минуту спустя, приладив старенький инструмент под подбородок, заискрил кухню грузинским танцем, сменившимся танцем венгерским. Дальше готовили под музыку, не чуя ни сном ни духом, что во дворе мается Асин поклонник с букетом весенних цветов.

А затем в прихожей аккуратно щёлкнула входная дверь, прошуршало у вешалки, и мгновение спустя на пороге кухни явился гость.

– А почему у вас дверь открыта? – спросил Болек, затопляя пространство энергией каре-зелёных глаз. И хотя он был бледен и утомлён болезнью, а также рядом личных проблем, его вид показался собравшимся сияющим, полным здоровья. – Всех с именинницей! – широко улыбнулся он и протянул Асе странный букет без цветов – изящный зелёный кулёк с торчащей наружу «соломинкой» из свёрнутого в трубку листа. – Там моё сердце! – кивнул он внутрь подарка.

Ася развернула плотный лист распечатки и, узнав бабушкину картину над кроватью, засмеялась. Нырнула в кулёк, добыла диски, книгу и подняла на дарителя весёлый взгляд.

– Это то немногое, к чему у меня сохранилось чувство. Музыка очень красивая, может быть, лучшая!

– Да! Я уже слышу! – воскликнула Ася и на мгновение прижала пачку дисков к губам. – Мы сейчас её включим. Только у меня нет нигде дисковода…

– Ася, диск – это символ вечности! – сказал Болек. – А послушать можно и в Интернете. Попозже. Тем более, я вижу, у нас тут живая скрипка! – И сердечно приобнял Илью Георгиевича. – Здравствуйте, дорогой! Как поживает ваш труд?

Подсев к занятому банками, мисками и разделочными досками столу, Болек огляделся привольно и с удовольствием. Пахло бабушкиным добрым застольем – свежими салатами и пирогами.

Пока сёстры под руководством Ильи Георгиевича наколдовывали селёдке «шубу», на кухню заглянул дядя Серёжа. Обнялись – и сразу в его плечах и сутуловатых лопатках, в седоватой волне волос у виска Болек почувствовал то родовое, необъяснимо трогающее сердце, что ушло из его жизни вместе с отцом, даже раньше – вместе с отъездом.

На смену дяде Серёже прибежала Серафима, попугала Болека хомяком и ускакала в соседнюю квартиру – посмотреть, как там бабины пироги. Тем временем в гостиной над столом взметнулись и улеглись паруса скатертей. Софья принялась вынимать из буфета посуду бабушки – тарелки с выцветшим золотом и незабудками, соусники и салатники, баснословной старины приборы. Спасёновский дух жив!

– Болек, а ведь это для тебя старается Сонечка. Обычно эту посуду не достают! – шепнул Илья Георгиевич и помолчал, прислушиваясь. – Ребятушки! А вы чувствуете – Елизавета Андреевна с нами! Радуется на вас!

– С нами, говорите? – сказала Софья. – Ну тогда вот что! – И, порывисто распахнув дверцу буфета, достала тот самый запылённый коньяк, глоток которого выручил её в страшную ночь. – А давайте, раз уж мы собрались, за бабушку! Просто между собой. Илья Георгиевич, будете?

Неожиданную, прямо-таки пиратскую идею Софьи поддержали единодушно. Вспомнили бабушку и, обжёгшись глотком коньяка, дружно отпили из бокалов морс, отвар смородины с калиной – чуть терпкий, с детства любимый вкус.

Болек вспомнил: однажды в дошкольном детстве от одного из точно таких стаканов он нечаянно откусил кусок. Бог знает, как это вышло. И теперь, слегка нажав зубами на стекло, он почувствовал накат адреналина. Это была дикая, неукротимая жажда вернуть себе то, чем пренебрёг.

– Да, и, кстати, о бабушке нашей… – сказал он, взглянув на сестёр. – Я вам уже говорил, мне необходимо этой весной съездить к нам на Волгу. У нас там под крыльцом зарыта банка с детством. Она мне нужна.

Обе сестры с любопытством уставились на кузена.

– А что вы думаете? В ней – солидный резерв энергии! Мне он сейчас необходим, – продолжал он с самым деловым видом, так что невозможно было понять, шутит он или бредит.

– Погоди! Это какая банка? – заволновалась Софья. – Железная, из-под кофе? Ася, помнишь банку бабушкину?

Ася не помнила никакой банки и почувствовала обиду, как в детстве, когда старшие не брали её в игру. Болек взглянул на младшую кузину с улыбкой и негромко, словно секрет ещё был в силе, рассказал подробности:

– Мы её зарыли под крыльцом. Нас бабушка сама научила. Надо было положить туда что-нибудь ценное, что у нас было на тот момент, а потом, когда вырастем, найти и вспомнить, как мы жили. Мы даже нижнюю ступеньку приподнимали, дядя Серёжа помогал. Сделали сейф из кирпича, сверху кусок железа – обрезок от кровли, а потом уже земля.

– Ребята! Так у меня же там янтарный кулончик, из Юрмалы! – воскликнула Софья.

– Вот видишь! Теперь это талисман невиданной мощи! – сказал Болек. – А у меня там сильмарилл. И он мне очень нужен.

– Какой ещё сильмарилл? Кусок слюды у тебя был, я помню его прекрасно!

– В данном случае тот кусок слюды – именно сильмарилл! – возразил Болек.

– А почему кулончик теперь талисман? – ревниво спросила Ася. Конечно, всё это была шутка, игра, затеянная Болеком, чтобы развеселить сестёр, и всё же Ася расстроилась, что у неё ничего не спрятано в той драгоценной банке.

– Талисманом становится предмет, проверенный временем и труднодобываемый, – объяснил Болек и тут же перешёл к делу: – В начале мая у меня будет несколько свободных дней. Я поеду. Вы, надеюсь, со мной? Илья Георгиевич, и вы тоже, мы ведь уже договорились! – И гостеприимно улыбнулся, так, словно был единоличным владельцем квартирки в хрупком от времени купеческом особнячке, долгое время служившей Спасёновым дачей.

Сёстры переглянулись.

– Мне с Лёшкой на майские надо ехать в Анапу, у них там спортивный лагерь… – подавленно проговорила Ася, но сразу же собралась и сказала твёрдо: – Нет, пусть он едет один! А я потом к нему приеду. Правда ведь так можно?

– А может, как-нибудь перенесёте, чтобы и Лёшенька с нами? – брякнул добрый Илья Георгиевич.

– Да зачем он? – пользуясь отсутствием Асиного супруга, бесцеремонно возразил Болек, и в тот же миг с лёгкой руки волшебника на кухне Спасёновых расцвёл летний мир волжского городка. Солнце было местное – из окна. А всё остальное – ветер с реки и тёплая пыль дороги, и смородиновые кусты во дворике, с которых, прямо не слезая с качелей, удобно обрывать ягоды, – оказалось рождено силой коллективного воспоминания. Что за блаженство это речное лето! А мистический мрак колокольни чёрным августовским вечером, в шторм! А костёр с «шашлыками» из хлеба и помидоров! А вечный Первомай теплоходов!