Правая сторона — обреченно бедняцкая, и пол часто земляной, и крыто все гнилой соломой, и грязюка тащится в хату, и золой подернуто внутри от нечистой печи, задумчивый грязный свин бродит по двору, телега без колеса торчит накваченой осью, а колесо косо валяется на другом конце двора; нынче надо куда-то ехать, но вовек не собраться.

Мирон остановился. Не мог понять, легче ему становится или труднее. Звон в голове стих, но стало сводить живот. Хоть высматривай место, чтобы присесть, но это, прости Господи, никак нельзя, все сразу поймут — струсил. И ни к кому не завернешь, то же самое подумают.

Перемогся стоя, держась рукой за липу — одну из нескольких, что сами собой выросли вдоль улицы.

Хоть бы собаки пробежали.

Одни расплывающиеся физиономии за нечистыми окошками.

«Чего они так боятся?! Я же иду свататься!»

Территория верховного рода начиналась с пограничного дома старика Ровды, по кличке Адмирал. Он был не из Порхневичей и жил своим характером, был весь в долгах, но не соглашался на предложение брата Витольда Тараса отдать в уплату долга корабельную рынду, что привез много годов тому с корабельной своей службы.

Когда Мирон проходил мимо его забора, перемешанного с кустами поречки, невидимый «адмирал» послал ему свой звонкий сигнал, и это, как ни странно, подбодрило парня. Ко всему прочему это был дополнительный сигнал отказа нахрапистому Тарасу. Моряк оставался в седле.

Сразу за Ровдой еще одно нищее имение — дом деда Сашки. Теперь уж это был и вправду дед: седой, но такой же неприятно юркий, как и в более свежие свои годы. Вот он скрываться не стал. Ему было можно.

— Идешь, сынка?

— Иду, деда! — ответил Мирон, хотя положил себе из Порхневичей беседовать только с «самим».

— Иди, иди, я-то на твоей стороне, чтоб ты знал. Вы с Яниной что за пара, краса на всю Пущу.

Верить старому негоднику было нельзя, и Мирон не верил, но почему-то чувство благодарности шевельнулось в душе.

Поворот дороги, тут стояла еще одна вольная липа, а от нее видать уже и сруб колодца. Сам-то нос журавля видать издалека.

Никого!

Это ж надо — середина дня, и ни души!

Чтобы оказаться перед воротами Витольда Ромуальдовича, переходить на другую сторону улицы не надо было, но Мирон все же перешел, чтобы хоть под маленьким углом, но издалека увидеть сами ворота, не нарваться на них внезапно.

Захотелось пить, даже обрадовался этому. Пересек площадь перед воротами Порхневичей. Медленно окунул ведро в темноту сруба, вытащил, взял в руки и поднес ко рту, как чашу. Стал отхлебывать, стараясь мимо ведра разглядеть и ворота.

— Не ходи! — раздалось сзади.

Не сразу понял, в чем дело.

— Не ходи!

Это был голос Скиндера. Ему-то что, вот уж в чьей помощи Мирон не нуждался.

Поставил ведро на сруб:

— Тебе чего?

Скиндер, всегда бледный, был теперь бел какой-то иной белизной — надо понимать, горящее внутри пламя сгорало внутрь, лишая жизни и так худую фигуру.

— Не ходи!

Мирон страшно вдруг разозлился. Ему и так худо, а тут еще виснет какое-то существо. А Скиндер и правда вис, вцепился в локоть пиджака Мирона, как бы намеренный отчаянной силой вырвать весь локтевой сустав. Одним небрежным движением этого внезапного мозгляка было не стряхнуть. Локоть пришлось выворачивать. Силы у Мирона было вдвое против Скиндера, и он сбросил его с рукава. И даже не задумался, что бы это должно значить. Уже видно ворота, и он знал, что прямо за воротами кто-то есть.

Не Янина, ее затолкали в дальнюю комнатенку и придавили подушками.

— Не ходи. — Скиндер всхлипнул, но и этим не обратил на себя внимание.

Мирон глядел, как отходит створка ворот. В воротах Михась с двоюродным братом Анатолем и племянником Яськой. Никого из взрослых не видать. Никого из баб не видать.

Мирон несколько секунд смотрел на них, они на него.

Ну?!

Двинулся к воротам.

— Мне бы Витольда Ромуальдовича.

Михась с трудом сдерживал улыбку, Мирона он воспринимал как выпавшего ему сегодня на расправу. То, что этот хохол получит отлуп, было известно из внутрисемейных разговоров, и дед Ромуальд, и батька Витольд держались одного мнения на этот счет, а вот какое конкретно проучение — Михась надеялся — дозволят исполнять ему?

Михась дал легкий подзатыльник малому, Яська, смышлено хмыкнув, улетел с сообщением.

Расклад в доме Порхневичей был на этот момент такой: Ромуальд Северинович умирал. Он лежал на постели в полутемной комнате, закрыв глаза и выставив вверх так до конца и не побелевшую бороду. Рядом на табурете сидел Витольд Ромуальдович, опершись ладонями на колени. Рядом с лежащим и поэтому увеличившимся в размере отцом он выглядел почти субтильно, он был весь как-то суше, жестче, немного выступающий подбородок и вертикальные морщины на щеках показывали жесткость натуры. Они с отцом не разговаривали, хотя Витольд знал — отец в сознании.

Янина тоже лежала — ничком на своей кровати, в другом конце дома, в маленькой комнатенке; у них со Станиславой было по такой, в два шага шириной, разделенные фанерной перегородкой. Обе выходили окошками на заднюю часть двора с видом на недальнюю лесную стену. Во время одной из коротких, с трудом выпадавших встреч с Мироном они договорились — попробовать способ обычного сватовства. Да и так все ясно: батьки против, даже Оксана Лавриновна, исходя из своей гордости, не одобряет, но, прежде чем бежать вдвоем из дому, решили получить формальный отказ. Бежать наметили в Молодечно, это уже на территории Красной Белоруси; на курсы трактористов, там и жилье дают, и прокорм. Информация поступила из газеты, привезенной дедом Сашкой с ярмарки в Кореличах. Ванька Жилич (своей хитростью дошедший до грамоты) много раз вслух читал желающим статью про молодеченское заведение, пока не получил в зубы от Доната во время совместной выпивки — наказание за «пропаганду». Нечего сбивать молодежь на вредную совдеповскую дорожку. Подозревали, что Жилич и сам тайно навостряет лыжи за восточный кордон.

Станиславе велено было следить за сестрой, она сидела подле, в ногах кровати, и зевала от зависти и злости. Станислава даже раньше Янины стала перемигиваться с одним хлопцем из местных, с Васей Стрельчиком. Хата его была у самой реки, семейство работящее, даже не арендаторы, земелька своя, две коровы, да еще лодки на Чаре. Люди толковые, за порядок, ни в каких умышлениях против Порхневичей не замечены. Несмотря на великие мнения о себе и судьбах своего семейства на будущее, батька Витольд уступил бы ее Стрельчику, была уверена Станислава. Никто из приличных поляков ее не возьмет, хотя она девка статная, крепкая и с приданым, а кичливых бездельничков нам и самим не надо. А Стрельчики чем не родня! Да, из мужиков, но из самых справных. Отцу, правда, не нравилось, что Вася прихрамывает от рождения и прозвище у него Шлепнога. Но это мелочи, в работе он на все руки, а нога — она только подставка. Батька Витольд бы постепенно привык к мысли о таком зяте и махнул бы рукой — ладно, но тут эта змеюшка, красавица сестрица, перебежала дорогу со своей запретной любовью. Теперь, если бы Станислава попробовала сунуться со своим делом к отцу, он бы пришел в ярость, это она отлично понимала. Сама по дурости игралась, хороводила, как кошка с мышкой, с этим Васей — куда денется! А теперь вот — надо ждать, пока ситуация Янины схлынет, а за это время Васечка Стрельчик куда-нибудь на другой двор ушлепает на своей ноге. Особого жара в нем по отношению к себе Станислава не ощущала. Стрельчик был человек хозяйства и понятного толкового дела, в его голову не залетали такие жаркие идеи, как к Мирону. Приходит время ему выбирать жизненное стойло, вот он и выберет. Этих обжималок на бревнах у Чары ему скоро будет мало, и забалтывать его разговорами о приданом все труднее.