— Что-то вы, Розина Александровна, совсем все близко к сердцу принимаете, — покачал головой Иноземцев. — Ну собака, эка невидаль! Да и фотографические снимки ничего толкового не сообщают. Так можно любого эрдельтерьера запечатлеть на пленку и за гиену выдать. Этим газетчикам лишь бы сенсацию сделать.

А у самого руки похолодели от рассказа хозяйкиного, он даже, очки протирая, стекло одно умудрился продавить — второй человек встречает на улице даму с пятнистым зверем на поводке.

Тут бы расспросить фрау Шуберт, что за дама, как выглядела, когда ее видели, но ординатор из кожи вон лез, чтобы не измениться в лице опять, нес чушь про нерадивых выдумщиков-журналистов, еще раз пообещал наведаться в зоосад, самолично убедиться, что зверь под надежным замком.

После завтрака Иван Несторович поднялся к себе. Варя успела отутюжить сорочку и тройку, аккуратно разложив все на заправленной кровати, почистила пальто. Машинально, весь в раздумьях Иноземцев принялся одеваться. И только когда затянул узел галстука, обернулся к бюро и обнаружил на нем поверх разбросанных в беспорядке книг и тетрадей нечто странное, похожее на длинный потертый ремешок из кожи.

Поддел ремешок двумя пальцами и поднес к носу, близоруко вперившись в незнакомый предмет.

— Что это черт знает такое?

— Помоги, помоги дядюшке… — вдруг ясное, четкое, звонкое раздалось за спиной. — Африка! Озеро! Алмазы…

Иноземцев вздрогнул, завертелся на месте. Ремешок выпал из рук. Откуда звук? Откуда? Прильнул к окну, щелкнул задвижкой, распахнул ставни — второй этаж, внизу булыжник, напротив канал, дальше железнодорожное полотно и никого. Метнулся к двери: в коридоре тоже никого. Взор упал на раскрытый шкаф. Иноземцев бросился к нему и принялся вышвыривать вещи. Но, разумеется, никого и ничего не обнаружив, он развернулся и плюхнулся вовнутрь, на нижнюю полочку, прямо на пару штиблет. Откинув с лица полу макинтоша, свисавшего с крючка, сжал виски ладонями и замер, прислушиваясь. Но просидев так долго, не дождался ровным счетом ничего. Голос, лишь единожды прорезав пространство, не зазвучал вновь.

Надо унять дрожь, успокоить сердце.

Поднялся, нащупал на бюро емкость с геллиборусом, одним махом выпил остатки лекарства и собрался было выйти. Взгляд упал на ремешок, сгреб его и только тогда покинул комнату.

«Я слышал это странное, знакомое: «Помоги!» ясно, так же ясно, как слышал голос Вари, Розины Александровны и Аркадия Борисовича из кухни. Что это? Доигрался окончательно? А может, это у меня просто в ушах звенит от бессонницы?» — Иноземцев уже шагал по набережной Фонтанки.

Холодный пронизывающий ветер иногда наводил озноб, напоминая о позабытом дома пальто. Утро было по-ноябрьски сырым, над улицами, каналами и мостами клубился туман. А Иван Несторович шел вперед словно заколдованный, чувствуя, как исчезает мостовая под ногами. Будто уже по воздуху шагал, сжимал в одной руке поводок, другую руку опустив в карман сюртука, где лежал ключ. Несколько раз окликали извозчики, предлагая свои услуги. Но тем приходилось проезжать мимо, брать других клиентов — Иван Несторович ничего не видел и не слышал.

Наконец на пути выросла толпа и деревянные с арками и башенками ворота зоологического сада перед нею. Появление газетной сенсации привело посмотреть на проказницу-гиену весь Петербург. Были тут и знатные господа, и задиристые драгуны, и мещане, и газетчики с громадными фотоаппаратами на длинных треножниках, и дамы в отороченных мехами пальто, с зонтиками наперевес, студенты, дети с няньками, столпились ваньки, частные экипажи.

Иноземцеву с большим трудом удалось пробиться к кассе, пару раз его окатили руганью, толкнули в плечо и даже уже собирались крепко расправиться за то, что влез без очереди. Но в ординаторе вдруг проснулись небывалая сила и решительность. Он схватил обидчика за ворот и едва ли не приподнял над землей, заглянув в глаза с такой яростью, что у того пропала всякая охота продолжать прения.

— Я к господину Росту, — буркнул Иноземцев, ткнув ремешок в окошко будки кассира. Этот жест возымел действие заветного «сезам, откройся!». Угрюмого и насупленного, странно взъерошенного и со звериным поводком в руках приняли за какого-то дрессировщика и быстро пропустили в калитку.

Вслед за ним было увязались два газетчика, тотчас же унюхавших очередную сенсацию. Но пройти они смогли не столь быстро, как это удалось ординатору.

Раздраженно озираясь, Иноземцев устремился в глубь сада, огромного, как целый город, среди улиц которого так легко заплутать. К стыду своему, он был здесь впервые. Всецело занятый опытами, он никогда не принимал участий в студенческих гуляньях, никогда не бывал на необыкновенных выступлениях нашумевшего укротителя Гуссейна-Ага-Али, не ходил на этнографические выставки, на коих демонстрировались представители различных самобытных племен: от кафры-зулусов в меховых шкурах до сингалезцев — обитателей острова Цейлона; он вообще редко куда-либо выходил.

Миновав павильон концертного зала, оркестровые ямы — пустые в столь ранний час, ресторан, тоже заполненный лишь на треть, Иван Несторович двинулся блуждать по зоосаду.

— И зачем мне все это? Зачем? — Иноземцев переходил от клетки с обезьянами к дому гиппопотамов, от вольеров с птицами к волкам, лисицам, оленям, мадрилам, зебу. Наконец добрался до продолговатого павильона, где обитали представители семейства кошачьих. С жадностью впивался в края ограждения пальцами, шагая, пожирал глазами потонувшее в полутьме пространство клеток. Громадные кошки — тигр, львица, леопард, пантера, пума и ягуар — провожали рычанием, ответно прижимаясь к решеткам, а порой пытаясь достать столь странного посетителя лапой. Поди, не завтракали еще, монстры.

В последней клетке доктора встретила пятнистая гиена.

Теперь хоть разглядеть ее можно толком. Заприметив Иноземцева, гиена тотчас поднялась, вышла из тени и приблизилась к решетке — как будто узнала. Здесь, в павильоне с хищниками, в зоологическом саду, она и не выглядела устрашающе. Даже напротив — в сравнении с тигром и львицей казалась мелкой пятнистой полусобакой-полукошкой со смешной пятнистой шерстью, круглыми ушками и большими черными глазками, устремленными на ординатора с какой-то немыслимой для хищника жалостностью. Перебирая тонкими передними лапами, прижимая к брюху хвост, она тянулась мордой к прутьям.

Иноземцев постоял, поглазел, а потом, словно заговоренный, взял и перелез через ограду, опасливо протянув руку к носу хищника. Пальцы коснулись жесткой щетины, сердце отозвалось трусливым боем. Он провел рукой по морде, по уху, потрепал рыжевато-бурую шею. Хищник заурчал, зрачки его будто заблестели слезами — слезами почти человеческой радости. Некстати вспомнился ночной призрак Ульяны и эта рыжеватая холка в свете газового фонаря. Вспомнилось, как заклинало видение помочь дядюшке. Сейчас на него печально глядела пара глаз, словно умоляющих о спасении, — глаз не животного, но человека, Аристарха Германовича, заключенного в тело африканского оборотня — боуды. Бедного Аристарха Германовича, некогда прикованного к постели параличом, не выдержавшего сеанса гипноза и погибшего едва ли не на его — Иноземцева — руках.