– Тоже не считаешь еретический костер забавой? – решила все же уточнить.

– Нет. Это такой же откуп стоящих у власти от безликой толпы, как и представления лицедеев. Только еще с эффектом устрашения. Чтобы смерды развлекались и в то же время знали: так будет со всеми, кто пойдет против власти. В данном случае папской. А уж когда на эшафот ведут кого-то из знати… для простолюдинов это двойное удовольствие: плюнуть и кинуть камень в того, кто вчера был выше тебя. – Пауль выдохнул, а потом добавил: – К тому же все это мерзко, грязно и грубо. Если уж Козимо хотел устранить соперника своего сына, мог бы использовать яд или проклятье – намного тоньше и изящнее.

От последних слов вампира я слегка опешила. Как оказалось, клыкастик не против убийства, он против показного насилия. Хотя чего я хочу от выходца галантного века, в котором казни были не столь часты, зато интриги, отравления и убийцы из подворотни – в чести и почете. Век кует нравы. От этого никуда не деться.

Пока же город просыпался. Неспешно. Ворчливо. Избирательно. Сначала оживали рабочие кварталы, оповещая о себе скрипом колес, запахом свежего хлеба, руганью. Где-то в отдалении захлопали крылья, послышался возмущенный гусиный гогот, аккомпанировало ему недовольное лошадиное ржание.

Богатые кварталы пребывали пока в ленивой неге. Нет, и здесь сновали слуги, за оградами мелькали чепцы и подолы служанок, но не было рабочей суеты, бурления жизни.

Мы как раз выехали к пересечению трех улиц, когда дождь начал стихать, и ручьи, больше напоминавшие селевые потоки в миниатюре, уже не пугали бурлением и яростью. Чувство дежавю накрыло лавиной.

Фонтан. Три струи и три чаши. Но знакомый тритон, казалось, и сейчас ехидно мне подмигивал. Именно в нем я нашла послание, пытаясь выудить тот злополучный евро. Мозаика сложилась.

Не говоря ни слова, натянула поводья, заставив лошадь остановиться, и неуклюже сползла с седла. Пауль проводил меня недоуменным взглядом, когда я, спешившись, пошла к фонтану. Желания окончательно вымочить кроссовки да и низ джинсов не было, поэтому пришлось разуться и на манер бабки, полющей грядки, подоткнуть полы плаща за пояс. Не знаю, что обо мне подумал мой спутник, но вот лошадь заржала едко и заразительно, так, что окрестные клячи ее дружно поддержали.

После этого демарша я начала подозревать не просто зачатки разума в этой парнокопытной бестии, а даже избыток интеллекта по сравнению с некоторыми двуногими. С такими невеселыми думами я и промаршировала по днищу одной из чаш. Вода была холодная, ноги враз занемели, но я тянулась к тритону с упорством ослика, лелеющего надежду добраться до вожделенной морковки.

Обшарив всю тритонью пасть (думаю, если бы скульптор был более ярым реалистом и решил воплотить в камне и внутреннюю анатомию тритона, то я со своей решимостью докопалась бы и до клоаки), убедилась, что никаких посланий нет.

Обернувшись к Паулю, наблюдавшему всю сцену зондирования и эндогенного пальпирования каменной рептилии, я с оптимизмом поинтересовалась:

– Не знаешь, где здесь можно разжиться бумагой, пером, чернилами и воском?

Заботливое, как на приеме у психолога, и многообещающее, как на свидании с психиатром: «С тобой все в порядке?» – было мне ответом. Пришлось заверить:

– Нет. Я промокла, продрогла, жутко злая, беременная, хочу есть, спать, и мне нужно спасти одного придурка, умудрившегося вляпаться в еретический костер, чтобы вытащить мужа из застенка! – Не знаю, был ли это сарказм, цинизм или истерика. Одно точно – оно являлось естественной защитой моей психики против подлых выкрутасов фортуны.

Правда, второй защитный механизм – слезно-крикливо-разгромительный – отчего-то не сработал. Это заставило задуматься: а не присутствует ли в моем ДНК игрек-хромосома? Ибо на лекциях в вузе мы как-то разбирали половые особенности преодоления стресса и причины продолжительности жизни мужчин и женщин. Так вот, по мнению преподавателя Рената Шалвовича – старичка с козлиной бородкой и куцым, напрочь седым хвостиком волос на затылке, – причина того, что старушек почтенного возраста на подъездной лавочке больше, чем дедушек, банальна и проста, как дважды два. Женщина снимает стресс как: пошла к подружке, выпили чайку, обсудили, какое сволочное начальство, какие мужики непонимающие пошли, чад, таскающих из школы двояки, и целлюлит, вцепившийся в бедра бульдожьей хваткой, – получился этакий двусторонний психотерапевтический сеанс, на котором и поплакали, и посмеялись. А потом заполировали нервный стресс шопингом или походом в парикмахерскую. А то и набегом на сауну фитнес-клуба.

А мужики? Им же с детства внушали: больно – не плачь. Ты же мужчина. Проблемы – не жалуйся, ты же не баба. Жене о конфликтах на работе слушать неинтересно. Вот и снимают стресс многие за кружечкой кто пивка, иной за сигареткой тянется, а кто и напитки покрепче предпочитает. Редкий мужик спортом начнет заниматься, чтобы избыток адреналина выпустить. Вот и получается, что продолжительность жизни сильного пола гораздо меньше из-за того, что просто пар мужчины спускать не умеют правильно. Не выслушивают их дома. А ведь любому человеку выговориться бывает нужно.

Хотя, судя по возрасту нашего преподавателя (а было дедуле за восемьдесят с гаком), на его здоровье «недовысказанность» никак не отражалась. Шалвовича в обязательном порядке слушали и студенты на лекциях, и коллеги на симпозиумах, и, подозреваю, домашние. Ибо своим интеллектом наш препод мог раздавить не только скорбную поросль студенческих знаний, но и забить гвоздь.

Однако, помимо тяги поговорить, у преподавателя была еще одна особенность: не любил он ставить зачеты с первого раза. За что был жутко ненавидим всеми студентами.

Видимо, от нахлынувших некстати воспоминаний мое лицо перекосило еще сильнее, ибо Пауль поспешил заверить: бумагу найдем, из-под земли выкопаем, а на чернила он даже собственную кровь готов пустить и церковным воском послание запечатать, лишь бы я не смотрела на него так, словно желаю сию минуту освежевать.

Ну раз уж мне вампира удалось заставить поволноваться… Закрыла глаза и постаралась успокоиться. Как оказалось, подумать было легче, чем сделать. Ни вдохи-выдохи, ни счет, ни гребаное самовнушение «я спокойна, я – морской прибой, я – снежная равнина» не помогли. Открыв глаза, поняла – мне все так же хочется кого-то убить. Причем с особой жестокостью.

Пауль, глядя на мои потуги, заключил:

– Лучше тебе спрятать лицо под капюшон. – В этот момент как раз на площади показалась повозка, и спутник, втянув меня в седло, добавил: – А мне не помешала бы шляпа.

По мне, так в конспирации блондинчика не было необходимости, пока он не начинал говорить, а тем паче широко улыбаться. Человек как человек. Ну да эумин же узнал его как-то. Видно, чего-то я в облике этого любителя экзотики упустила.

– Шляпа так шляпа, – согласилась я.

Как ни странно, но писчие принадлежности и иже с ними нашли быстро – ростовщик за пару монет, экспроприированных у несчетного борца с нечистью, согласился уступить мне целый лист ноздреватой бумаги. Во временное пользование также были выданы и чернильница с пером, и песок, который наши предки использовали вместо промокашки. Помимо этого ростовщик поставил передо мной свечу, теплившуюся на последнем издыхании, и воск с тиглем.