Маатхас откровенно вытаращился на Бану: как ей только в голову такое пришло?!

— Добивались моего доверия, не допуская и мысли поверить мне и в меня! — срывающимся голосом обвиняла Бану. — Мой дед, знаете, дал мне отличный совет насчет дове…

Она вдруг замолчала: а зачем еще что-то говорить? Иден был во всем прав: нет добродетели большей, чем преданность. Если Сагромах не готов довериться и положиться на неё, значит, любые разговоры бесполезны.

От болезненного откровения глаза заволокло ударом крови по вискам, и Бану поняла, что теряет сознание. Еще слово — и она или сорвется на визг, или заплачет. Больнее всего разочаровываться сердцем.

Едва перед взором прояснилось, танша с тяжелым вздохом мотнула головой, стараясь удержаться на ногах, развернулась на пятках и дерганным шагом ступила к двери.

Сагромах закусил губу до крови — и только так смог осознать: если Бану уйдет сейчас, все их надежды рухнут бесповоротно.

Он бросился вперед, стиснул Бансабиру, обхватив со спины, всю целиком. И едва коснулся, почувствовал, как сломило надвое драгоценную женщину. Всхлипнув, Бану упала на колени, цепляясь за обнимавшие руки.

Ничто не ранит сильнее, чем боль горячо любимого человека.

Сагромах все хотел сделать для её счастья, но заставил обнажить печаль. Он ведь сам задал тон их отношениям — по правилам. По правилам он пытался свататься к её отцу, вместо того, чтобы позволить Сабиру застать их в пикантной ситуации и, тем самым, лишить Старого Волка выбора выдать Бансабиру за кого-то еще. По правилам он терпеливо выждал два траура, чтобы и тень сомнения не легла на доброе имя его избранницы. И даже когда они остались вдвоем, даже когда, найди их кто, они смогли бы довериться людям, в преданности которых не усомнились бы никогда, он, Сагромах, удержал поводок правил, сдавив до синевы собственно горло. Бансабира всего лишь пыталась играть по его законам, справедливо предполагая, что ему это важно. Только поэтому она и завела этот разговор начистоту. А он попросту не дослушал… не дотерпел в тот самый момент, когда победа уже почти лежала в ладони! Идиот! Ревнивый болван! Недоумок!

— Бану, — позвал Сагромах, падая следом за таншей на каменный пол.

Она задрожала сильнее, пытаясь вырваться.

— Бансабира, пожалуйста, — взмолился Сагромах, изумленно услышав слезы и в собственном голосе. — Не плачьте, — шепнул на ухо содрогающейся женщине, и вздрогнул сам, когда горячая слеза упала на обнаженную закатанным рукавом кожу предплечья.

Маатхас сжал Бану еще крепче.

— Прости… простите меня, тану, — не знал, какой тон выбрать, что сказать.

— Уйдите, — выхрипела Бану, со злостью стирая слезы банальной усталости. Танша попыталась встать.

— Нет, — отверг Маатхас, удерживая. — Нет! — еще непреклоннее заявил он, развернув таншу к себе лицом. Один раз он уже ушел. Ушел, когда его гнали, но оба они хотели, чтобы он остался…

Бансабира так и не пошевелилась, пока чужие губы сминали её собственные. Лишь широко распахнула глаза, когда Маатхас отстранился. Он напряженно вглядывался в слегка покрасневшее лицо с большими зелеными глазами, потом снова припал к женским губам, и вскоре опять отстранился, не получив отклика.

— Ну же, — неопределенно попросил он. Расположился на полу удобнее, взял женские руки, развернул ладошками к себе, поцеловал обе. Женщина все еще дрожала. Слез больше не было, но тан чувствовал, что сейчас было бы лучше, если б Бану рыдала.

Маатхас одной из женских рук легонько хлестнул себе по щеке.

— Ударьте меня, если это поможет вам. Проклинайте, если это вам нужно. Что угодно, Бану, — с тоской в глазах умолял он, — только не прогоняйте больше никогда.

Ведь чем тоньше граница в отношениях, тем сложнее её перейти. И решимости, которой достало сегодня, во второй раз не сыщется.

— Сколько вам нужно времени? Месяц? Два? Пожалуйста, Бансабира, пожалуйста, простите меня, я неверно понял…

Светлая голова склонилась, плечики — совсем узенькие против его — ссутулились.

— Вся жизнь, — шепнула женщина бессильно.

— Что? — не уловил Сагромах.

— Мне нужна вся ваша жизнь, — призналась она, падая Маатхасу на грудь, и тому не осталось ничего иного, кроме как обнять.

* * *

Маатхас осторожно помог Бану подняться.

— Что мне сделать? — спросил, ощупывая нежным взглядом прекрасное лицо. Слегка покрасневшие веки обрамляли сияющие изумрудные глаза, которые сейчас были чисты, как никогда. — Как доказать, что я верю вам? Как дать понять, насколько я предан, Бансабира? — он заботливо приподнял женское лицо ладонью.

Бану, похоже, едва слышала.

— Нера Каамала…

Маатхас внутренне вздохнул: ну почему она опять говорит про каких-то других мужиков?

— … убил Юдейр по моему приказу.

Чего?

— Зачем вы сейчас говорите об этом? — нахмурился Сагромах, скрывая изумление.

— Чтобы вы наконец поняли, что я отличаюсь от вашего представления обо мне. И вы не тот человек, на чье представление я хотела бы влиять. Я пытала людей. Я лгала и убивала. И я сомневаюсь, что мои руки, перемазанные кровью по плечо, способны согреть хоть кого-то. Как бы мне ни хотелось.

Маатхас перевел взор с губ женщины на глаза. Странно подумать, что у него дома, в собственном чертоге, живет кузина возраста Бану — неопытная девица, познавшая тяжесть меча лишь в пределах тренировочного ристалища из рук военных наставников. Странно подумать, что её собственная кузина старше Бану на несколько лет — и тоже мало знает о жизни.

Странно вообще сейчас думать о чем-то, кроме неё, усмехнулся над собой тан. Развернул ладошки Бану, прижал обе их к щекам.

— Ты лгала и убивала, но разве война — не путь обмана и не тропа смерти? Какую из войн удалось выиграть честно и без потерь? Я бы хотел, чтобы твое прошлое было мне неважно, но все, что осталось за твоими плечами, на самом деле мне дорого, потому что сделало тебя сильной…

Бансабира, перебивая, фыркнула:

— Плаксивой дурой.

— … и прекрасной женщиной, которую я полюбил без памяти.

Бану забыла вдохнуть — никогда прежде он не говорил об этом так прямо. От смущения поджала пальцы, намереваясь одернуть руку от мужской щеки, но Сагромах не пустил.

— Мне будет тепло от одного твоего слова. От одного твоего дыхания, милая Бану.

Тан крепче прижал к щеке пальцы Бансабиры, сплетая с ними свои, второй рукой взял женщину чуть выше свободного локтя и потянул к себе. Склонился, целуя, преодолевая сопротивление, сминая сомнения, разгоняя все женские страхи.

Любовь — удел храбрых людей.

Поэтому Маатхас, получив, наконец, ответ на ласку, отстранился, глубоко вдохнул и твердым голосом бросил вызов, глядя Бану прямо в глаза: