— Не надо, милая, успокойся, пожалуйста. Хотя бы ради меня, — говорил он. — Все это когда-нибудь кончится, у нас еще будут дети…

В глазах у Конни появилось осмысленное выражение, и только теперь Александр понял, что она все-таки слышит его. Она покачала головой и твердо сказала:

— Нет. Не будет у нас детей, Саша. Никогда не будет.

Она говорила спокойно, и глаза ее были сухи, бесслезны… Но под этим спокойствием Александр увидел черную пустоту, просто бездну отчаяния — и ужаснулся. Лучше бы уж плакала, что ли!

— Но почему?

— Потому что больше не хочу обрекать своего ребенка на такую жизнь. Настеньке я ничем помочь не смогла… Просто сидела и смотрела, как она умирает.

Голос ее прервался, в горле словно забулькало что-то, и Конни разрыдалась, спрятав лицо на груди Александра.

— Просто сидела и смотрела, понимаешь? — повторяла она.

Максим отвел глаза. На миг ему показалось, что эти строки написаны не чернилами, а кровью сердца. Вот такого — не дай бог пережить никому. Разруха всегда особенно сильно бьет по самым слабым и беззащитным — детям, старикам, инвалидам…

А ведь на его памяти тоже был такой период! Деньги вмиг обесценились, зарплаты ни на что не хватало, кругом шли сокращения, и тысячи людей оказались в одночасье выброшены на улицу. Многие из друзей Максима, тех, кто с таким трепетом и нетерпением дожидался свободы, затосковали по прошлому, когда все было, может, и скудно, может, и скучновато, но понятно и предсказуемо. А теперь пришлось выживать кто как умеет — перебиваться случайными заработками, торговать, искать работу, переучиваться и получать новые профессии… Самые отчаянные и рисковые сумели вписаться в бизнес, как Леха, другие — опустились на самое дно, как Коля Беглов, который в институте был комсоргом группы, а потом подрабатывал грузчиком на рынке и постепенно спивался, пока не устроил пожар в собственной квартире, уснув с непотушенной сигаретой в зубах.

И в Москве — еще ничего! Здесь, но крайности, всегда горит электричество, в домах температура не опускается ниже нуля и вода течет из крана. Ежедневно пользуясь благами цивилизации, как-то перестаешь их замечать!

А Россия велика, и сколько разбросано по ее просторам больших и малых городов, где людям жить еще тяжелее? Одно дело — слышать в новостях по телевизору, что где-то прорвало трубу и целый город остался без тепла или погружен в полную темноту, и совсем другое — выживать, согреваясь собственным дыханием, и ходить с ведром до ближайшей колонки. Одно дело — знать, что где-то умирают дети, оттого что в роддоме отключили электричество, и совсем другое — если это твой ребенок, а ты ничем не можешь ему помочь. Как бабушка…

Максим почувствовал, что по спине бегут мурашки. Ребенок их еще не родился, но Верочка уже сейчас любит его. Видно, у женщин материнский инстинкт включается автоматически… А если бы с ним случилось такое? Брр, даже подумать страшно!

В один из дней Конни пришла поздно, скинула теплый платок и решительно объявила:

— Саша, так больше продолжаться не может.

Александра удивил сухой блеск ее глаз и какое-то новое, сосредоточенно-упорное выражение на лице. Вот уже несколько дней она куда-то уходила из дома, но он так и не решился спросить, где она пропадает.

— Надо идти к товарищу Горскому. Он сейчас большая шишка в наркомате… Председатель комиссии исторического наследия! Я узнавала, ходила к папиным бывшим коллегам. Некоторые уже служат там же. Может, и тебе найдется место?

На следующий день Александр с самого утра оправился в таинственное учреждение, называемое Комиссией по древностям. Помещалось оно в здании бывшего Азово-Донского банка на Ильинке, и пришлось немало поплутать по длинным коридорам среди снующих туда-сюда с озабоченным видом совслужащих в парусиновых пиджаках, молоденьких машинисток, каких-то деревенских ходоков в лаптях и полушубках, остро пахнущих овчиной, и даже вовсе непонятных личностей с нахально-вкрадчивыми манерами и подозрительно бегающими глазами. Александр почти потерял надежду разыскать этого таинственного товарища Горского.

— Простите, а где здесь Комиссия по древностям? — спросил он у солдата с ружьем, стоящего зачем-то на лестничной площадке.

— А-а, Комдрев? Третий этаж и направо, — равнодушно ответил он.

Оказавшись перед высокими двустворчатыми дверями начальственного кабинета, Александр неожиданно для себя почувствовал, что изрядно оробел. Прежде ему никогда не приходилось быть в роли просителя, а теперь вот — приходится…