Лошади брели шагом. От старой сбруи пахло дегтем. Возница — маленький бородатый мужичонка по имени Тихон Заглотов, служивший когда-то в имении конюхом, — всю дорогу молчал, словно напряженно обдумывал какую-то важную для себя мысль. Только в самом конце, когда станция уже показалась вдали, обернулся и спросил:

— Мы тут люди темные… Как говорится, в лесу родились, пням молились, живем — ничего не знаем. А там, в Москве, не слышно, когда вселенское разрешение будет?

— Это какое же такое вселенское разрешение тебе надобно?

Папенька сурово нахмурил брови, но Тихон, искоса глянув на него, продолжал:

— Ну, это чтоб хрестьянам, значит, самосильно над землей хозяйствовать… А помещиков — безусловно перед вами извиняюсь! — гнать к чертовой матери?

Папенька помрачнел еще больше:

— Над землей хозяйствовать, говоришь… Это хорошо. А кто в прошлом году семенной овес в кабаке пропил? У кого изба на один бок покосилась? У кого детишек полон дом, и все босые бегают? В армию тебя не взяли, а баба по хозяйству одна надрывается! Хозяин…

— Да-а, — задумчиво протянул Тихон, почесывая в затылке кнутовищем. — Это ваша правда… Старики вон говорят — при господах-то лучше было!

После возвращения из деревни Конни и Александр поселились в двухэтажном доме у Никитских ворот, нанимая две комнаты у вдовы архитектора Любарского.

Александр еще пытался сдать экзамены экстерном, как будто от этого зависело теперь самое важное в его жизни, а Конни со всем пылом принялась подыскивать не слишком дорогое и удобное жилище — дом, который станет по-настоящему родным и уютным, где мужу найдется место, чтобы обустроить рабочий кабинет, где родятся и будут подрастать дети…

— В Трехпрудном очень уютный особнячок, — говорила она, озабоченно морща лоб, — и дешево совсем отдают, почти даром… Только там лестница крутая. Вдруг маленький споткнется?

Однажды в морозную осеннюю ночь Александр проснулся в своей комнате на втором этаже от странного ощущения, словно из нее вдруг выдавили весь воздух.

Он вскочил с постели. Окно было разбито вдребезги, и пол усыпан осколками оконного стекла, блестящего в лунном свете. Вокруг стояла глубокая тишина… И тишина эта не предвещала ничего хорошего. Совсем как на фронте, когда короткая передышка перед атакой вот-вот разорвется оглушительным грохотом канонады.

— Конни, вставай скорее!

— Что… Что случилось?

Она приподнялась на постели, по-детски протирая глаза.

— Одевайся!

Потом раздался короткий гром. Нарастающий резкий вой пронесся на уровне выбитых окон, и тут же с грохотом обрушился угол дома на Никитской. Через стену, в комнате у хозяйки квартиры, заплакали дети…

Пожимаясь от холода, Конни накинула платье, заколола в узел на затылке тяжелые густые волосы, натянула чулки и, присев на кровать, принялась зашнуровывать высокие ботинки. Даже сейчас Александр засмотрелся на ее стройные ноги с узкими щиколотками, но тут же отогнал эти мысли. Нашел время, нечего сказать!

Через несколько минут у Никитских ворот длинно застрекотала пулеметная очередь. В ответ на пулеметный огонь разгорелась винтовочная пальба. Пуля чмокнула в стену и пробила портрет Чехова, висящий над диваном. Александр подобрал его и увидел дырку — как раз там, где у человека должно быть сердце.

Перестрелка трещала, как горящий валежник. Пули цокали по железным крышам. Конни вскрикнула, зажала уши руками.

— Идите к нам! — крикнула хозяйка из задней комнаты. — Идите скорее, здесь безопасно!

Идти пришлось через длинный холодный коридор. Пули стучали по крышам, сквозь выбитые стекла веяло ледяным дыханием поздней осени. Александр обнял Конни, и они, низко пригнувшись, преодолели это расстояние в три короткие перебежки.

В задней комнате, выходящей окнами во двор, на полу сидели две маленькие девочки и няня Пелагея Гавриловна. Старушка укутала девочек теплым платком с головой и непрерывно молилась, шевеля высохшими губами.

Сама хозяйка Елена Сергеевна — худощавая дама лет сорока — нервно затягивалась папиросой и все отбрасывала назад со лба коротко стриженные, седеющие на висках волосы. Она как будто не могла найти себе места — все ходила взад-вперед по комнате большими шагами и говорила чересчур громким голосом, словно сама себя пыталась успокоить:

— Пули не пробьют внутренние стены. Мой муж, архитектор, он всегда говорил…

Саша знал, что Платон Ильич умер за год до войны от удара, но Елена Сергеевна до сих пор поминала его раз по десять на дню, словно до сих пор не могла смириться. По всему выходило, что более мудрого и осведомленного во всех жизненных вопросах человека никогда не бывало на свете.

И сейчас она словно искала у него поддержки:

— Он всегда говорил, что кирпичные стены — самые надежные! Не признавал никаких новшеств, даже с заказчиками ругался из-за этого. Даже землетрясение могут выдержать!

Маленькая девочка спросила из-под платка:

— Мама, это война, да? Немцы напали на Москву?

— Никаких немцев нет!

— А кто же стреляет?

— Замолчи! — прикрикнула мать, но голос у нее заметно дрожал.

Пуля ударила в дверную филенку и застряла в ней. Всем стало окончательно ясно, что и эта комната — ненадежное прибежище… Землетрясение добротный старый дом, может, и выдержит, а вот уличный бой — вряд ли.

Вынужденное бездействие казалось нестерпимым. Александр чуть приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Разбитое окно зияло, как открытая рана, громады домов с погашенными огнями едва угадывались во мраке. Отовсюду слышались выстрелы, крики, и темнота, освещенная редкими вспышками, казалась недоброй, зловещей…

— Ну как? — спросила Елена Сергеевна.

— Надо уводить отсюда детей.

— Но куда? На Тверском бульваре стреляют!

— На Большую Никитскую, через магазины. Или через Леонтьевский… Пойду посмотрю, что там и как.

Он встал. Глаза женщин и детей смотрели на него со страхом и надеждой, и Александр понял, что, кроме него, им положиться не на кого.

— Нет. Я с тобой.

Конни накрепко вцепилась в его руку. Она была бледна, но голос звучал твердо. Видно было, что не отступит… Ну что ж с ней поделаешь!

— Хорошо, пойдем!

Они спустились по черной лестнице в квадратный двор. Здесь пули пели высоко и только кое-где отваливались отбитые карнизы. Александр выглянул из подворотни и увидел, что Леонтьевский переулок тоже под огнем.

Значит, деваться некуда и двор-колодец стал для них настоящей ловушкой…

Возле французской булочной Арбье, помещавшейся в первом этаже, стояли какие-то люди. По фартукам и белым колпакам Александр догадался, что это пекари. Стрельба застала их ночью, прямо за работой, и теперь они гадали, что делать дальше.