Сен-Обен уже стоял рядом и, делая быстрые маленькие поклоны, говорил баронессе:

– Перед вами герой войны с узурпатором, русский генерал Александр Сеславин. Кроме мужества, военного искусства и успешной карьеры, заслуженно осуществленной в ужасных и кровавых сражениях, природа наградила его превосходительство необычайно привлекательной внешностью, что и запечатлел мой нелицеприятно-честный карандаш.

– О да, вы правы, Луи, – как-то по-свойски и без особых церемоний подтвердила баронесса, – вот прекрасная натура для вашего карандаша. – Тут Сеславин уже разглядел, что свежесть тридцатилетней австриячки поддерживается с помощью едва заметных вмешательств косметического искусства. Впрочем, он действительно редко встречал таких красавиц.

– Простите мою неловкость, госпожа баронесса, но я должен был восхититься вашей красотой гораздо раньше, чем вы похвалили мой портрет. Клянусь, война виновата в моих грубых манерах. Я всего лишь неловкий в светском обращении солдат, – сказал он искренне и даже с досадой на свою медлительность.

– Пустяки, – возразила баронесса Амалия, – это вполне объяснимо. – Ведь вы боевой генерал, а не светский франт или, как это сейчас модно, – не английский денди, то есть не подражатель лондонского законодателя светских манер Бромеля. Военный, так военный, чего там. Вообще, как я успела заметить, русские, как правило, очень открытые, безыскусственные люди. Мне приходилось встречаться кое с кем из ваших аристократов. Они вполне европейцы, однако отличаются от наших модников большей естественностью. Что же говорить о воинах, каждый день проливающих свою кровь на полях сражений. Славяне вообще искренней немцев, французов и англичан. Я ведь тоже славянка, Моравия моя родина. А австрийская фамилия и титул остались от покойного барона. – Говоря последнюю фразу, баронесса не потрудилась выразить приличествующую моменту печаль. – Вы, кстати, господин генерал… Можно я буду называть вас просто мсье Александр?

– Да, разумеется, если вам так больше нравится, – торопливо согласился Сеславин.

– Вы вообще не похожи на северянина-славянина, – заметила, взглядывая то на портрет, то на самого позирующего, баронесса Амалия. – У русских часто заметны скулы или своеобразный прищур глаз, я это говорю как любительница портретной живописи и графики. А нос? Где нос култышкой или сапогом? Я смеюсь, конечно. Но вы, мсье Александр, больше похожи на итальянца, я имею в виду Северную Италию. Я не раз бывала там, в Ломбардии. Вы напоминаете миланца или венецианца. Вьющиеся русые или каштановые волосы, широко раскрытые яркие глаза – голубые или зеленоватые, как у вас. И орлиный нос, как у римлянина.

– Бог мой, баронесса, вы в теории портрета уже мастер. Вам остается взять в ваши божественные пальчики кисть или карандаш, – шутил, всплескивая руками, Сен-Обен.

– Право, мне не ловко после стольких обсуждений моей особы, – отшучивался Сеславин. – Баронесса Амалия, для ободрения души в минуты тяжких испытаний я бы взял вас с собой в поход.

– Как жаль, ведь даме не разрешат скакать рядом с вами на лихом скакуне, мой генерал.

В связи с этим сожалением баронессы Сеславин рассказал о женщине-кавалеристе, прослужившей всю войну в России адъютантом главнокомандующего и честно, в звании корнета, исполнявшей под ядрами и пулями адъютантские обязанности наравне с мужчинами.

– Она решилась на такой поступок ради своего возлюбленного? – необычайно удивившись, добивалась причины столь необычного случая баронесса. – Чтобы не расставаться с ним и в бою?

– Нет, – отвечал Сеславин, – насколько я знаю, эта женщина сбежала из родительского дома и была в армии для пользы Отечества.

– Бог мой, какая патриотка! – восклицал художник. – Вот бы изобразить ее на картоне или холсте!

Баронесса Амалия фон Тизенбах пригласила генерала Сеславина и художника Сен-Обена в особняк, арендуемый ею на окраине Теплица. Оказалось, она заранее заказала обед для своих возможных гостей. Обед прошел также оживленно, с веселыми тостами, шутками и анекдотами. Причем художник вел себя (по отношению к хозяйке) чрезвычайно почтительно, что не мешало ему блистать остроумием. Сеславин предпочитал не мешать ему в этом.

Художник говорил, например, что в прошлом году в Теплице познакомились два великих человека – Гёте и Бетховен. Баронесса пришла в восторг. Для Сеславина же прошедший (1812) год был годом яростной, самозабвенной и беспрерывной войны за свободу Отечества, годом крови и славы, годом потери друзей и соратников. Ему было не до музыки и поэзии.

Впрочем, Бетховен якобы сказал о Наполеоне: «Как жаль, что я не знаю военного дела так, как знаю музыку! Я бы его разбил! Но мое царство там, в эфире».

– Main Reich ist in der Luft! – восхищенно повторила Амалия по-немецки, она даже закатила глаза. Сеславин почему-то покашлял, усмехнулся и промолчал.

К вечеру Луи Сен-Обен откланялся, ссылаясь на множество личных обстоятельств.

– Отпускаю вас, Луи, с условием, что завтра вы сделаете копию с портрета генерала Сеславина и принесете мне.

– Повинуюсь, госпожа боронесса, – прижимая руку к груди, обещал художник. Также приветливо он простился и с Сеславиным.

– Тем более, что завтра или, может быть, на следующий день армия выступает, – напомнил Александр Никитич. – Да, как это ни печально, но война продолжается. Желаю вам процветания в вашем искусстве.

Спустя некоторое время Сеславин собрался последовать за Сен-Обеном, но баронесса Амалия попросила его задержаться. Она подошла к его креслу и тихо сказала:

– Не уходите. Не оставляйте меня сегодня одну, мсье Александр.

Она смотрела на него полузакрытыми глазами с улыбкой, полной откровенного очарования и соблазна. Он взволнованно ощущал, как каждая жилка этой женщины полна сейчас трепетной, сильно пульсирующей, горячей крови. Она не скрывала желания, из-за чего Александр Никитич поначалу чувствовал некоторое смущение. Но молодость брала свое.

– Вы не шутите, госпожа Амалия? – Сеславин привлек ее к себе на колени.

Дальше все было быстро и просто. «На войне как на войне», – с усмешкой сказала баронесса.

– Проводите меня в спальню, мой генерал. Сегодня ночь, как говорила когда-то моя английская гувернантка «to the happy few», то есть «для немногих счастливцев».

Сеславину оставалось сопроводить Амалию в спальню и оставаться там до рассвета.

Рано утром он шел в расположение Сумского гусарского полка и вспоминал благоухающее тело и пышные волосы баронессы. Ему казалось, что блаженство его было слишком коротким и неповторимым. Подробности: ласки, стоны и обещания не хотелось вспоминать, потому что вместе с радостью примешивалась вполне понятная печаль. Увидит ли он еще когда-нибудь ее карие глаза, смеющиеся губы, стройную и округлую фигуру, заключенную в совершенные женские формы? Будет ли он сам жив через день?

Войска должны были выступать после обеда. Однако собралось совещание на высшем уровне командования. Графа Витгенштейна, князя Шварценберга, Блюхера и других членов военного совета приглашали император Александр I и император Фридрих-Вильгельм III.