— Ты есть хочешь? — спросила ее Кукла. Малышка отрицательно покачала головой.

— А пить хочешь?

— А-а-а… — неопределенно ответила девочка.

— Не хочешь пить?

Малышка снова покрутила головой.

Кукла была смущена. Заниматься маленьким ребенком было явно не самым привычным для нее делом. Малышка из сапога напряженно следила за каждым движением Куклы. Кукла устало присела на край кровати и внимательно посмотрела на девочку.

— Ну и что мне с тобой делать? — спросила она.

Малышка приподняла, а потом опустила плечи.

— Нравится тебе сапог?

— Ага…

— В этом сапоге моя подруга грела свои ноги, — сказала Кукла, не найдя, что еще сказать.

Малышка неподвижно смотрела на Куклу.

— Ее звали Пупа.

— Апуп илавз ее, — сказала девочка.

Кукла изумленно уставилась на девочку — к китайскому языку это точно не имело никакого отношения. Малышка радостно смотрела на Куклу, видя, что привлекла ее внимание.

— Пу-па, — повторила Кукла.

— Апуп! — сказала девочка.

— Кукла.

— Алкук, — сказала малышка.

«Нет, этого не может быть!» — думала Кукла. Девочка слишком сообразительна для своих лет, даже взрослый не в состоянии выговаривать слова наоборот с такой скоростью. Кукла вдруг вздрогнула. А вдруг это симптом какой-нибудь опасной болезни?!

— Мама готовит обед, папа читает газету, — проговорила Кукла, понимая, что сказанное ею глупо, но это оказалось первым, что пришло ей в голову.

— Мамапапа готовит обед и читает газету! — сказала девочка.

— Кто это мамапапа? — оторопела Кукла.

— Филипп, — сказала девочка и спряталась в сапог.

Повисло молчание. Кукла опять не нашлась, что сказать.

— Что ты там, в сапоге, делаешь? — спросила она через некоторое время.

Девочка молчала.

— Где ты? Я тебя не вижу…

— А я тебя вижу, — сказала девочка.

— Ты как мышка. Как мышка в головке сыра, которая для нее лучше всего мира.

— Нет, я девочка.

— А раз ты девочка, то вылезай из сапога.

— Не могу.

— Да что ты там делаешь?

— Я лечу, — сказала малышка.

— Наверное, плывешь? — поправила Кукла девочку.

— Наверное, лечу, — сказала малышка.

«Боже мой», — дивилась Кукла. Надо сказать, что у Куклы не было никакого опыта общения с детьми, но ей казалось, что четырехлетние дети все-таки так не разговаривают.

— Эй, выгляни, пожалуйста, я хочу у тебя кое-что спросить.

— Что? — спросила девочка, но головы из сапога не высунула.

— Ты знаешь, сколько будет два и два?

Из сапога высунулась рука с четырьмя растопыренными пальцами.

— А сколько тебе лет?

Девочка снова показала четыре пальца.

— А тебе? — послышался ее голос из сапога. Кукла встала, нашла лист бумаги и ручку, крупно написала на бумаге цифру 80 и повернула лист в сторону девочки.

— Вылезай, тогда увидишь! — сказала Кукла. Малышка высунулась.

— Восемьдесят! — сказала она.

— На самом деле мне еще не столько, восемьдесят исполнится в декабре.

— Ты в двадцать раз старше меня, — сказала девочка.

— А это значит, что ты в двадцать раз моложе меня, — сказала Кукла.

Кукла снова забеспокоилась. Теперь она спрашивала себя, а не слишком ли девочка умна для своих лет. Надо поговорить об этом с Бебой. Бедная Беба, она там у себя в комнате, должно быть, в полном отчаянии. Давид сейчас недоступен, его не спросишь, он по горло занят оформлением дел, связанных с Пупой.

— Послушай, детка, а не заказать ли нам с тобой сюда чего-нибудь сладкого из кондитерской? Что скажешь?

Девочка высунулась из сапога и кивнула.

— Мороженое или пирожные?

— Первое, — сказала девочка.

Кукла с облегчением вздохнула. Все-таки она совсем ребенок. Маленькая, сладкая девочка.

— А Тото?

— Какой Тото? — удивилась Кукла. Вава пальцем показала на щенка.

— Хм. Тогда давай пойдем гулять, купим собачьих пирожных для Тото, а потом сядем где-нибудь и съедим мороженое. Что ты на это скажешь?

Девочка выбралась из сапога и без колебаний протянула Кукле руку. Кукла заметила, что у девочки темные, сросшиеся на переносице брови, которые на ее круглом личике кажутся похожими на примитивное изображение летящей птицы.

3

Все вылезло наружу. Как будто кто-то выломал дверцу шкафа в ее маленькой комнатенке на медицинском факультете, где она всю жизнь рисовала теперь никому не нужные рисунки, и они, свернутые в пыльные рулоны, вывалились из шкафа и размотались, как обои. Как высвободившиеся пружины, перед глазами Бебы выскакивали отдельные фрагменты: кости, мышцы, нервы, вся нервная система, железы, органы воспроизводства, мочевой пузырь, сердце, вены, артерии, печень, ухо, ушной канал, железы, желчь, желудок, кишечник, тонкая и толстая кишки, прямая кишка, анус, легкие, гортань, пищевод, глаз. Это было Бебино поле, Бебина «Герника». В этом бумажном хаосе блуждал затерявшийся сын Бебы.

Да, у Бебы был сын, Филипп. Склонность к рисованию он унаследовал от нее и сразу после окончания академии отправился за границу, сначала в Италию, потом в Лондон. Там он и познакомился с этим своим «партнером» («Партнер? Какое дурацкое слово!»). Через некоторое время Филипп, по словам Давида, захотел иметь ребенка, он так загорелся этим, что отдал всю свою энергию и время на то, чтобы оформить разрешение на приемного ребенка. Усилия увенчались успехом, и Филипп со своим партнером получили на воспитание девочку, которой было всего несколько месяцев. Но Филиппу не давала покоя мысль, что с ней станет, если с ним что-нибудь случится. И он не успокоился, пока они с Давидом не составили завещание, по которому в случае его смерти заботу о девочке берет на себя Беба. Когда Филипп умер от СПИДа, все получилось именно так, как он и предполагал.

Партнер оставил девочку Давиду, забрал все картины Филиппа и исчез. Это все, что Бебе удалось пока узнать от Давида. Но она еще его расспросит! Ведь Филипп, уехав из Загреба, редко писал ей. Иногда письмо, чаще открытка, только чтобы подтвердить, что жив. Обратного адреса никогда не было. С отцом он вообще не поддерживал отношений. Правда, на то и причин не было. Его биологический отец никогда не проявлял к нему никакого интереса, что, может быть, и к лучшему, потому что их общению, безусловно, пришел бы конец, когда отец узнал об ориентации Филиппа.