Разумеется, во всем виновата она, и нечего предъявлять претензии к отцу. Ведь это она отодвинула злосчастного отца в сторону, объявив его сначала «биологическим», а потом и «гипотетическим», а все только для того, чтобы Филипп принадлежал только ей, одной ей. Ее страсть к сыну привела к беде. Боже, чего только стоят воспоминания о том, как она покупала ему одежду — так, словно была ему не матерью, а любовницей. Пока он был маленьким, она одевала его как свою любимую куклу, а когда вырос — как идеального любовника, которого ей никогда не удалось завести. Когда его не было дома, она часто заходила к нему в комнату и долго стояла там, вдыхая его запах. Да, виновата была она. А когда он уехал, она день за днем мечтала о его возвращении. Да, она хотела, чтобы он принадлежал только ей, она просто не признавалась себе в этом. Скрывала свои чувства, притворялась, вступала в отношения с мужчинами, доказывая, что у нее есть собственная жизнь, что она самостоятельная женщина, которая вдыхает жизнь полной грудью. Тем не менее любовь лезла из нее, как монтажная пена, которой заделывают строительные швы, она заполняла все трещины, поры и отверстия. Она не могла его обмануть, рядом с ней было трудно дышать, воздух в их квартире стал слишком густым. Она ходила за ним, как собака, одним только своим присутствием вызывая сначала его жалость, а позже отвращение.

А потом как-то раз, вернувшись с работы раньше обычного, она застала сына в его комнате в постели с каким-то парнем. Она застыла на пороге, словно окаменев, он что-то кричал, но содержания его слов она не понимала. Она стояла не дыша, без единой мысли, не чувствуя осуждения. Он встал и захлопнул дверь буквально перед ее носом. На следующий день собрал вещи и ушел. Сначала она мучилась, не понимая, почему он так рассердился. Она была невиновна, если это правильное слово, — она ошиблась на одну секунду, действительно на одну-единственную секунду. Она была околдована самой картиной, видом мужского тела, которое она родила, которое было ее кровью, ее плотью. И она забылась, засмотрелась, потрясенная, забыла о человеческих нормах и правилах, и была справедливо наказана. Она ведь могла тут же закрыть дверь, смутиться, извиниться, но она этого не сделала. Она была виновата, она вынудила его уйти из дома… Ох, боже, да как же ей сразу в голову не пришло?! Ведь этот выигрыш в казино, он был предвестником страшной потери!

Послышался тихий стук в дверь. Она не ответила, у нее не было сил встать и открыть.

В комнату неслышным шагом вошел Мевлудин. Беба не шевельнулась. Губы ее ссохлись, макияж растаял и тонкими струйками избороздил лицо.

Мевлудин, не говоря ни слова, прошел в ванную, намочил холодной водой махровое полотенце и принялся обтирать Бебины щеки.

— Бедная ты, бедная.

Беба снова залилась слезами.

— Возьми, выпей. И не плачь больше, дорогая, побереги слезы, — сказал Мевло, протягивая Бебе стакан с водой. Беба выпила все до дна и почувствовала, что ей стало легче дышать.

— На, затянись, полегчает, — сказал Мевло, протягивая Бебе горящую сигарету.

Беба и Мевлудин молча курили.

— Не сердись на меня, — сказал после паузы Мевло.

— За что?

— За все, что я наболтал… Я просто считал, нам так веселее будет.

— Так нам и было весело.

— Просто я хотел сказать тебе это…

— Понимаю…

— Ну, значит, ты наверняка понимаешь, что я считаю, что ты просто супер. И что я тебя не забуду.

— Понимаю…

— Вот. А теперь, когда мы друг другу все сказали, я пошел.

Мевло встал и направился к двери.

— Погоди, — сказала Беба.

Беба встала, подошла к комнатному сейфу и достала оттуда конверт.

В конверте лежала толстая пачка денег.

— Не могу я это взять…

— Это мой подарок. Пригодится на первое время, купишь билет до Америки, и там будет на что жить, пока не пристроишься к какому-нибудь делу.

— Не могу.

— А кто из нас старше и глупее?

— Ты, — улыбнулся Мевло.

— Ну, значит, твое дело — слушаться. Там внутри и мой адрес. Если когда-нибудь окажешься в Загребе…

— Я дам о себе знать!

Парень и крупная пожилая женщина обнялись. Беба еще раз прослезилась. Мевло похлопал ее по плечу и проворчал:

— Вы, женщины, словно из воды сделаны.

Сколько в вас слез, уму непостижимо! Вас бы всех в пустыню послать, для орошения…

Потом вытащил из пачки сигарету и заткнул Бебе за ухо.

— Пригодится, — сказал он и вышел.

4

Доктор Тополанек, разрабатывая состав для новой ванны, вспомнил свою бабушку, к которой они каждое воскресенье ходили на обед. Бабушка, всякий раз боясь, что может не успеть, начинала готовить с самого утра, и когда все они, семейство Тополанеков, приходили, на столе уже все давно стояло холодным. Бабушка каждое воскресенье очень расстраивалась, а отец каждое воскресенье ее утешал:

— Ну что ты, Агнесса, успокойся, ты же прекрасно знаешь, что на свете нет ничего вкуснее, чем холодные тефтели и теплое пиво!

Тополанек решил назвать свою новую ванну «Бабушка Агнесса». Звучало одновременно и повседневно и загадочно, людей наверняка заинтересует, какая Агнесса, почему Агнесса, чья Агнесса?.. Кроме того, у Тополанека были не только родственные, но и чисто профессиональные причины выбрать это название: бабушка Агнесса прожила девяносто один год, а это достаточно впечатляющий результат.

Тумба еще накануне наготовила гору тефтелей, которые сейчас лежали в круглой посудине на краю бассейна, Шустрая принесла маринованных огурцов и горчицу. Этой кулинарной поддержкой «девочки» растрогали Тополанека до слез. Сейчас они вместе, все трое, обнаженные, болтались в джакузи отеля, который напоминал огромную пивную кружку. Тополанек позаботился о том, чтобы наполнить джакузи пивом, а подачу воздуха сделал минимальной, чтобы они, не дай бог, не захлебнулись пивной пеной. Пена и так летела во все стороны.

Это была картина, достойная кисти Лукаса Кранаха Старшего, и будь он жив, он, конечно бы, вдохновился на создание «Источника юности-2». С той разницей, что на столе в правом верхнем углу картины на блюде лежала бы не рыба, а тефтели бабушки Агнессы.

«Девочки» самозабвенно резвились. Шустрая сделала себе из пивной пены бороду, а Тумба парик. Самого Тополанека тоже охватила пивная эйфория. Он гонял Тумбу и Шуструю по небольшому пространству джакузи, приговаривая:

— Дельфинчики, к папочке, скорее к папочке, дельфинчики.

Дельфинчики наконец послушались, приблизились, хлебнули из джакузи немного пива и стали тереться телами о Тополанека. Обе были гладкими, скользкими, трепещущими, действительно как дельфины в бассейне зоопарка. Тополанек с возгласом «Але-оп!» забрасывал тефтели в рот то одной, то другой. Дельфинчики ели с его рук. Шустрая обмакивала тефтели в пивную пену, утверждая, что так гораздо вкуснее, чем с горчицей. А потом ныряли, подпрыгивали на месте, играли в пятнашки, хлопали ладонями по пивной пене, кидались друг в друга «снежками», слегка прикасались друг к другу, ласкались, чмокались и время от времени скандировали стишок, который сочинила Тумба: