Но если честно, то это одиночество его ничуть не тяготило. По существу, оно ему даже нравилось. Сколько хочешь жизненного пространства. Делай что хочешь, никто тебе не мешает. Он встал и включил центральное отопление. Квартира просто выморожена насквозь. Да и чему тут удивляться, если на улице около нуля. Бог знает что случилось с этой осенью. Казалось, что Лондон проскочил ее без остановки и угодил прямиком в полярную зиму. Он случайно поймал свое отражение в отполированной до блеска стальной поверхности диванного бортика. Господи, да у него вид как у бомжа! Серая кожа, черные круги под глазами. Ему нужен отпуск, побольше солнца, немного загара. Вот у Фрэнки теперь наверняка превосходный загар, она уже почти месяц нежится на этом знаменитом калифорнийском солнышке. Она всегда так быстро загорает, не то что он. Даже со специальным кремом его кожа моментально сгорает, становится красной и шелушится, но при этом ни чуточки не загорает.

Чувствуя, что его раздражение только усиливается, он отправился на кухню и выбросил всю готовую еду в мусорное ведро. Не то чтобы он скучал по Фрэнки. Он правильно поступил, когда разорвал с ней отношения. Она стала слишком чувствительной, слишком навязчивой, утомительной. От жизни ей хотелось только одного: побыстрее осесть, свить гнездо, выйти замуж и каждый вечер знать, что впереди ее ждет спокойная ночь. Именно поэтому между ними никогда не могло возникнуть ничего серьезного. Он был ее полной противоположностью.

Хью опрокинул бутылку с вином в раковину и долго смотрел, как кроваво-красная жидкость с шумом исчезает в сливном отверстии. И зевнул. И посмотрел на свои часы. Всего только полдевятого, но никакого желания выходить на улицу он не испытывал. Романтика подождет до другого раза. Он закрыл лавочку. Решил посидеть дома и подольше помокнуть в ванне. И, если честно, ничего не имел против того, чтобы пораньше лечь спать.

— Я себя чувствую совершенно дерьмово. — Лениво подняв на макушку темные очки, Рита посмотрела на себя в зеркало заднего обзора. Оттуда на нее глянула пара заплывших, налитых кровью глаз. — И выгляжу, как последнее дерьмо. — Охая и вздыхая, она снова опустила свои очки и откинулась на сиденье своей «Жар-птицы».

Фрэнки полулежала рядом с ней на пассажирском сиденье, спинка которого была опущена до максимального уровня, и попыталась — правда, без всякого успеха — проигнорировать, забыть про свою пульсирующую головную боль. Она чуть-чуть приоткрыла глаза, и ослепительно яркий солнечный свет, исполненный поутру особенно зловредного ультрафиолета, тут же ударил ей в глаза и едва не ослепил. Не спасали даже темные очки.

— Со мной то же самое, — проворчала она, снова зажмуриваясь как можно крепче и нахлобучивая на лицо козырек своей бейсболки.

Это было утро после той самой бурно проведенной ночи, и они стояли в пробке посередине бульвара Заходящего Солнца — и все благодаря Рите, которую с утра осенила свежая идея поехать в Малибу. Через два часа эта идея уже не казалась им обоим такой свежей. Они плохо рассчитали время и угодили в самый час пик, что автоматически означало, что, вместо того чтобы валяться на пляже, загорать, слушать прибой и вдыхать в себя полные легкие насыщенного озоном морского воздуха, они, как приклеенные, торчали перед светофором около Архивной башни, потели алкоголем во временно превращенной в сауну машине, слушали звуки автомобильных гудков и вдыхали выхлопные газы. Похмелье нависало над ними темной тучей, в которой, как фурии, носились хищные вороны и периодически вонзали в них с высоты свои острые когти.

Фрэнки увидела, что красная стрелка на шкале давления воды в радиаторе машины приближается к самой верхней отметке. Это значило, что каждую минуту машина может перегреться, а при такой жаре и при отсутствии внутреннего кондиционера также означало, что то же самое незамедлительно произойдет и с ними. Она открыла пятилитровую бутылку с водой, предназначенной для радиатора, и жадно вылила в себя едва ли не половину из нее, пытаясь утолить свою нестерпимую похмельную жажду. Она чувствовала себя ужасно. Слишком много алкоголя, слишком мало сна. Она понятия не имела о том, когда вернулась вчера домой. Все, что она могла вспомнить, это то, как она ушла с танцплощадки и увидела Риту, распростертую на барной стойке рядом с ведерком со льдом и пустой, непомерно большой бутылкой шампанского. Вокруг нее, как грифы, столпились мужчины, с полдюжины, как минимум. Она решила, что лучше сейчас же увезти подругу домой, пока кто-нибудь из мужчин не сделал это вместо нее. То есть на самом деле все это было не совсем правдой. Она могла вспомнить еще кое-что — или, вернее, кое-кого. Она помнила Рилли.

Как фотоснимок, перед ее мысленным взором блеснула картина их вчерашних танцев, и в ней тут же словно открылись невидимые шлюзы паники, вины, замешательства, возбуждения. Она не могла в точности вспомнить, что же все-таки тогда произошло. Или, вернее, не могла сложить вместе все детали. Текила и шампанское сыграли с ней злую шутку, затуманили мозги, выветрили представление о времени, стерли из памяти слова. Часть ее внутреннего я испытывала даже некоторую благодарность. Слава богу, что она не помнит некоторых особенно пикантных эпизодов. Все это было настолько унизительно, если вспомнить, как она вешалась ему на шею, обнималась с ним в медленном танце перед лицом всего Ковбойского дворца. Когда она проснулась сегодня утром, то в ее голове пронеслись целые вихри беспорядочных образов и некоторые обрывки их разговоров. Кстати, ничего особенного, все вполне прилично. Она даже почувствовала некоторое облегчение. Но по мере того как завеса памяти приподнималась все выше и выше, она поняла, что вчерашняя ночь поставила ее перед лицом двух проблем: перед страшным похмельем и перед клубком весьма противоречивых эмоций.

Все это было совершенно запутанно. Она просто не знала, что и подумать, как переварить все случившееся. Может быть, между ними, помимо слов, произошло нечто серьезное? Но они не трахались, теперь она это наконец ясно вспомнила, но, с другой стороны, она точно так же ясно вспомнила, что они этого очень хотели. Это открытие привело ее в крайнее возбуждение. Значит ли это, что она внезапно влюбилась в Рилли? Или это был классический случай алкогольного синдрома, куража, тоски по Хью и желания любви? В конце концов, столько времени прошло с тех пор, как она в последний раз целовала мужчину, неважно, с сексом или без секса, кто посмеет ее обвинить в том, что ей захотелось немного пообниматься? Даже если она это делала не с тем мужчиной. А Рилли, безусловно, был для нее не тем мужчиной. Она хотела быть только с Хью. Хотела, чтобы ее обнимал только Хью. Целовал ее только Хью. Теперь ей стало ясно, что в прошлую ночь она просто напилась. От одиночества. От отчаяния. И на самом деле ей нравится только Хью, всегда Хью, и никто кроме Хью. И никакого Рилли она знать не знает, и он ей не нравится абсолютно, решительно, на сто процентов, бесповоротно.

Светофор переключился, и машины на бульваре пришли в движение. Заметив впереди себя свободное пространство, Рита нажала на газ и обогнала «Рендж Ровер» с затемненными окнами — любимую машину основной массы голливудских знаменитостей, которые желают, чтобы их все видели, а сами никого не желают видеть. Оставив позади себя магазины и рестораны, наши героини очень скоро оказались в районе Беверли-Хиллз с его вылизанными газонами и колоссальными домами и поехали по улицам, обсаженным пальмами, мимо мексиканских мальчишек с одинаковыми бело-голубыми рекламными плакатиками в руках, предлагающими за два доллара «Карту звездного неба Голливуда» — давно устаревший справочник адресов местных знаменитостей, предназначенный для настырных туристов, которые обожают соваться на своих взятых напрокат «Мустангах» во все закоулки, чтобы посмотреть, где когда-то жила Джулия Эндрюс или где находится пользующийся дурной славой отель «Беверли-Хиллз», в котором Элизабет Тейлор и Ричард Бартон жили во время своего первого брака. А может быть, второго?