— Ты это нарочно, — констатировал он, допив свой эспрессо до половины. — Скучно без зрителей?

Зеленые глаза взглянули серьезно.

— А ты как думал, Антек-малыш? Два года назад я и ходила с трудом. Заучивала страшные слова: ревмокардит, остеохондроз. И тратила последние деньги на санатории, только не очень помогало.

Он не поверил и. Поверил! Здесь, под землей, все было тайной — и техника, и люди. Но техника — всего лишь металл.

— А ты неплохо стреляешь, парень. С этого дня — работа в тире, не меньше двух часов. Но. Не это главное.

Отставила чашку подальше, накрыла его ладонь своей.

— А давай-ка подумаем вместе, Антек-малыш!

* * *

— Я никому не верю, парень, работа такая. И тебе не верю, уж извини. Представим — только представим! — что ты сказал правду. Давай сделаем следующий шаг. Ты не за поляков и не за русских. Ты — террорист, ты ехал в Варшаву. Зачем?

— А зачем нужен террорист в Варшаве, Мара? Это называется. «Центральный акт»! Кто-то из руководителей государства, армии — или иностранный гость не ниже министра. И еще. Меня тренировали в Рейхе, и был я там, кажется, не один раз.

— В Рейхе, значит? А как ты относишься к Гитлеру? Говори первое, что в голову приходит!

— Ему удалось очень многое. Всего за несколько лет Германия стала самой влиятельной страной в Европе, такое не под силу ни Сталину, ни бывшему Дуче, ни Рузвельту. Однако. Рейх только для немцев — как и Польша для одних поляков. Будет большая война, и Гитлера уничтожат. Но пока он может быть союзником. Против России, против Польши.

— Хватит, Антек-малыш. Вот ты сам все и рассказал.

* * *

Он лежал на кровати, глядя в пустой потолок, и думал обо всем сразу. Это оказалось неожиданно легко. Мир вырос, стены словно расступились, исчезли пол и потолок, уступив место бездонному звездному простору. Светила — и планеты возле них. На одной, маленькой, почти незаметной, он родился и вырос. Но есть и другие, там тоже живут люди — или почти люди. Они уже пришли сюда, на Землю, они сильнее и мудрее. А еще они чего-то желают, планируют — и действуют. Он, бывший гимназист, увидел немного, самый краешек, но и этого хватало. Невероятная мощь холодного чужого разума, для которого гибель миллионов — статистика.

И девушка по имени Мара. Она им служит. Или. Или совсем наоборот? Не все ли равно марсианам, кто победит — Россия или Польша? А вот Маре не все равно.

А если. Марсиане мистера Уэллса прилетели на Землю — и попали в плен вместе со своими треножниками. И теперь просто выполняют приказы?

Мысль вначале показалась дикой, совершенно невероятной, однако новый мир, ему открывшийся, был тоже невероятен. В бесконечности возможны любые, самые фантастические варианты.

Среди мириадов планет и звезд он сам, бывший гимназист, маленький небесный камешек. Законы гравитации неумолимы, его втянуло на орбиту — на чужую орбиту. Лети, камешек, лети! Но Космос далеко, за облаками, а зеленоглазой девушке нужен хороший стрелок именно здесь, на Земле. Никуда он не убежал, вокруг все то же — жизнь, смерть и война.

А еще — Мара. Если по-польски — призрак, кошмар, гибель. И по-русски так, и на его родном тоже.

Американцы — они богатые и глупые, а еще ни слова не понимают по-французски. К тому же упрямые, втемяшится что-то в их американскую башку — пулей из «кольта» не вышибешь. С ними лучше не связываться, все равно на своем настоят.

Богатый глупый американец, ни слова не понимающий по-французски, решил повидать Ниццу.

— Oh, Nice, о-oh!

Не хватало лишь полудюжины тяжелых чемоданов, которые каждый уважающий себя богатый и глупый американец обязательно возит с собой. Не сложилось, чемодан всего один, и тот маленький, остальные, вероятно, в багажном вагоне. Все прочее же вполне соответствует — крупная купюра, утонувшая в ладони проводника вагона первого класса, надменный вид, указующий перст, воздетый к небу.

— Oh, Nice, о-oh!

Маленький седой старичок, аккуратно одетый, при галстуке-бабочке, поначалу даже испугался. Сосед по купе громогласно приветствовал его не слишком понятным: «Hello-о-о old chap!», затем из чемодана на столик спикировала бутылка (естественно) виски. При этом сосед улыбался совершенно людоедским образом, а на все попытки заговор ить с ним на приличном английском, отвечал одним и тем же:

— Oh, Nice, о-oh!

Виски американец пить все же не стал. Заказав у проводника кофе («Coffee! Did you get it?»), он им и удовлетворился, после чего повернулся к окну, за которым мелькали парижские пригороды, и принялся негромко, но с чувством напевать нечто печальное, но истинно американское:

Когда дело дошло до могильного холмика, к которому друзья подвели безутешного ковбоя, американец смахнул рукавом набежавшую слезу.

Старичок проникся. И дикари чувствовать умеют! С тем и оставил всякие попытки наладить с соседом контакт, погрузившись в купленный в привокзальном киоске журнал.

— Oh, Nice, о-oh! — меланхолически отреагировал на это богатый глупый американец и тоже достал газету — «Нью-Йорк таймс» недельной давности. Иной на все том же вокзале — Лионском, откуда отходил поезд до Ниццы, купить не удалось.

Одинокая бутыль дрянного поддельного виски скучала на столике, гадая о своей судьбе.

* * *

В невидимок, идущих по моим следам, я так и не поверил, но то, что ведут меня плотно, не сомневался. Как вычислили? Даже моя машинистка в Вашингтоне не знала точный маршрут. Ежедневно в Париж приезжает целая толпа американцев, за каждым хвост не пустишь, но, далеко не все останавливаются в «Этуаль Солитэр», перевалочной базе Легиона Свободы. За всеми постояльцами тоже не уследишь, но этого и не требуется. Выделяют тех, кто ведет себя не так, как прочие, формируемые в «молекулы» и отправляемые в Бельгию. Сержант Ковальски уезжать не торопился, я тоже, и результат налицо. У тех, кто присматривает за отелем, возник неизбежный вопрос: зачем пожаловали?