Ему казалось крайней степенью эгоизма вычеркнуть из жизни все, что было связано с некогда любимой женщиной. Опечатать, закрыть чехлами и отдать на откуп тем, кому изящные предметы не будут причинять боли и в то же время не вызовут теплых воспоминаний.

После того как погибла мама, отец переехал в спальный район, в ужасную квартиру, где мама жила до встречи с ним и доставшуюся ей от какого-то дальнего родственника. А сам Глеб старался обходить дом, в котором вырос, за несколько кварталов. Потому что все еще было больно.

Он решил подняться пешком, скользя рукой по теплым, истертым временем дубовым перилам, легко прикасаясь к изящной ковке, на которую опирались монументальные перекладины, мягко ступая по обтесанным временем ступеням. Не удержавшись, остановился возле окна между вторым и третьим этажом, присел на подоконник и выглянул во двор сквозь витраж, изображавший какого-то святого, побеждающего дракона. Кажется, это святой Георгий? Глеб не был уверен. Забыл.

Покойная мать увлекалась сказками и мифами, искала в них глубинный смысл и даже написала диссертацию о том, кто такой на самом деле змей Горыныч. Маленький Глеб обожал слушать на ночь ее рассказы вместо сказок. Уже став взрослым, он понял, как ему повезло, что мать убаюкивала его увлекательными историями про Зевса и Геру вместо традиционной Курочки Рябы или Колобка. Возможно, именно этим и объяснялся его невероятно высокий интеллект. Впрочем, что толку в интеллекте, если сам он упал до уровня банального брачного афериста, пытающегося обмануть доверчивую женщину? Просто Остап Бендер и мадам Грицацуева.

Устыдившись самого себя, Глеб чуть было не повернул обратно, смирившись и покорившись отцовской воле, но в последний момент передумал. Он еще не решил, заберет ли он у этой случайной женщины то, что принадлежало ему по праву, или оставит все ей. Но в одном он был уверен — надо восстановить собственное мужское реноме. Еще никто не давал ему такой от ворот поворот, как эта Марина.

Глеб вздрогнул, услышав, как наверху открылась дверь и удивленная Марина выглянула в подъезд в его поисках.

— Глеб? — неуверенно позвала она.

— Марина? А я тут, знаете ли, решил поностальгировать, — начал он делано-оптимистично, вставая с подоконника и продолжая свой неспешный ход, но, увидев Марину, разом растерял всю удаль.

Она была бледна, растрепана, в джинсах и рубашке словно с чужого плеча. Стояла на холодном полу босыми ногами и смотрела огромными глазами. Марина была похожа на растерянного ребенка, уже застывшего в предчувствии беды, но еще не в силах до конца объяснить, что же произошло.

— Что случилось? — выпалил Глеб, с трудом поборов глубинное желание обнять хрупкую женщину и прижать к себе. И почему она когда-то казалась ему непривлекательной? Точнее, как он мог раньше ее не замечать?

— Пока еще ничего, — с трудом улыбнулась Марина и отвела глаза, отбрасывая с лица длинную прядь. — Моя дочь играет сейчас национальное первенство. Уже третий час. Обещала перезвонить, когда все закончится. И не звонит. Мне… мне кажется, что все очень плохо.

— Пойдемте, Марина, вам надо выпить, да и мне не помешает, — распорядился Глеб, подхватывая Марину под тонкий локоть и вводя в прихожую.

Тут же убрал руку — не стоит перебарщивать. Сейчас она явно растеряна, расстроена и эмоционально нестабильна, но быстро придет в себя, как только дочь объявится. И решит, что он воспользовался ситуацией.

— У меня ничего нет, — забормотала Марина, но Глеб уверено направился в сторону отцовского кабинета, с удивлением отмечая, что Марина ничего в квартире не изменила: здесь все точь-в-точь, как во времена его юности.

Размашистым шагом он преодолел темный коридор, решительно открыл дверь отцовского кабинета, подошел к старинному бюро, в которое Марина никак не решалась заглянуть, повернул ключ в замке, откинул поверхность, которую отец использовал для работы с документами (сопротивлялся современности как мог), и, открыв внутренний ящик, показал Марине небольшой бар, плотно уставленный бутылками с дорогим коньяком.

— Ничего себе! — ахнула Марина и тут же засомневалась: — А это еще можно пить?

— Еще как, с годами все стало только лучше, — усмехнулся Глеб, доставая одну из бутылок, так и не начатую, и смахивая с нее тонкий слой пыли. — Вы что, сюда даже не заглядывали?

— Все руки не доходили, — смутилась Марина, а Глеб, по-хозяйски открыв дверцу узкого пенала, стоящего рядом с бюро, извлек на свет пару пузатых бокалов. Подул на них, смахивая пыль, и посмотрел поверх тонкого стекла на Марину, пораженный неожиданной догадкой.

— Вы что, не разобрали вещи в квартире?

— Нет, — смутилась еще больше Марина.

— Не чувствуете себя здесь хозяйкой? — ухмыльнулся Глеб.

По лицу Марины все читалось как по открытой книге. Закусив губу, она покачала головой.

Глеб разлил душистую жидкость по бокалам и протянул один Марине:

— За победу?

— За победу, — кисло усмехнулась та, хотя внутренне чувство подсказывало — победы не будет.

⁂

Конечно же, они ушли на третий сет. Первый выиграла Кира. С трудом, на тай-брейке. Ей просто повезло. Аня разволновалась и попала в сетку, а затем запульнула мяч в аут, таким образом подарив сопернице победу. Но во втором сете Анна успокоилась и собралась. И размазала Киру со счетом 5:1. Когда сопернице оставался один гейм до выигрыша, Кира заметила на трибунах Бориса. Он явно пришел увидеть ее поражение. Доказать, что со всеми новомодными техниками она не сможет достичь таких высот, которых достигала с ним. И Кира собралась. Смогла отыграть до счета 5:5, и затем им снова пришлось уйти на тай-брейк. Но в этот раз удача оказалась на стороне Анны. Точнее это была не удача, а Кирина техника. Она слишком старалась, чтобы продемонстрировать Борису то, чему ее научили в лагере и академии. Доказать, что он ошибся. Сделать так, чтобы в конце игры он подошел к ней и пожал руку, признавая свою неправоту. И чтобы они помирились.

Вооруженная и вдохновленная этими мыслями, Кира сделала две двойные ошибки подряд, подарив сопернице второй сет. Впервые за долгие годы игр и тренировок ей захотелось бросить ракетку на корт, разрыдаться, взять медотвод и уйти с корта, придумав более или менее уважительную причину. Конечно, все бы поняли, что она просто побоялась проиграть, но официально ничего не смогли бы сказать.

Кира старательно отводила глаза, чтобы не увидеть никого из своего фан-клуба. Никого из тех, кто уверил ее, что она, безусловно, выиграет. Из тех, кто подталкивал ее к проигрышу, день ото дня отвлекая от тренировок, рассеивая внимание, внушая лишнюю уверенность и эмоции, которые в теннисе только вредят.

Больше всего на свете хотелось к маме и к Борису. Но она не могла себе этого позволить. Ведь оба говорили ей, что так нельзя, что это путь в никуда. Она не может позволить им оказаться правыми. У нее есть еще третий сет, она отыграется, обязательно. Докажет всем, что права.