Он помолчал, дожидаясь моего ответа.

– Витя?

– Сашк, не слышно тебя. Мы в школе. В школе мы!!! В штабе! – успел проорать он до того, как связь отключилась.

Где же им еще быть, спасателям.

В актовом зале стоял страшный шум. Я даже не поняла, что происходит. Нашла Витьку, села рядом, зашептала:

– Отец ехал у Красноармеевки.

Он обеспокоенно спросил:

– Когда?

– Несколько часов назад, не помню.

– В телефоне посмотри.

Я посмотрела. Оказывается, отец звонил четыре часа назад.

Круглов выслушал меня встревоженно.

– Не знаешь, что ли? У Красноармеевки мост смыло. Что он сказал точно? Проехал ее или подъезжал к ней?

– Просто сказал – у Красноармеевки. Что там случилось?

– Мост размыло к чертям, совсем снесло. Аварийный был.

У меня ухнуло сердце, но я тут же сказала себе, что отец наверняка успел переехать на нашу сторону.

Витька расстроенно смотрел на меня.

– Там вроде пробка собралась.

– Это деревня вдоль речки?

– Да, несколько километров. Ее уж смывало несколько раз и сгорела тогда, но местные, по ходу, упоротые. Каждый раз возвращаются.

– Так что, остается ждать?

Круглов пожал плечами:

– Ну, вертолеты, может, пустят. Утром по погоде будут решать.

Он внимательно посмотрел на меня и предупредил:

– Даже не думай. Как бы тебя потом спасать не пришлось.

Я отвернулась к сцене. Люди вокруг спорили. Кто-то говорил, что в первую очередь надо вывезти людей из пригородного Медведково, которое лежит еще ниже Гордеева. Другие кричали, что надо ехать к Красноармеевке. Там в застрявших машинах дети, и вода все прибывает, а сегодня только первый день.

Витька казался отчаянно пьяным, хотя перегаром от него не пахло. Может, накурился травы или обдолбался какой-нибудь дрянью. От него разило по́том; казалось, со встречи выпускников он так и не переоделся. Читать пьяных я не любила, слишком много сиюминутных порывов и лишних эмоций. Но я сказала себе: все, хватит ждать и тянуть, делай то, за чем приехала.

Я взяла Круглова за подбородок и, повернув к себе, посмотрела в глаза. Изнутри его память была как комнатка в малосемейке. Стол, стены и пол засыпаны старыми, пожелтевшими газетными страницами. В кучах газетных обрывков я узнала запечатленные воспоминания. Они зашелестели, выбираясь из-под завалов, срывались ко мне со стен, поднимались с пола. Вера в школе, письма с бабочками на полях. На заднем дворе школы Вера показывает ему улитку на ладошке. Их с матерью квартирка, тетя Оля улыбается – Витька принес полные сумки продуктов. Он ничего не знал. Простой добрый раздолбай.

Я вынырнула обратно в шумный актовый зал. Витька смотрел удивленно.

– Ты чего вообще?

– Читала тебя.

– И что вычитала? – спросил он, но тут же отвлекся.

– На КУНГе доедем! – зло кричал усатый дядька в форме прапорщика. От волнения он привставал и тряс кулаками. – У нас тут военная часть или херня какая-то?

Рафа сегодня ничем не руководил, сидел в зале, как простой волонтер, поворачивал голову то на кричащих из зала, то на руководителей штаба.

В зал вошли несколько людей в форме.

– О, пожарники! – закричал тот же усатый мужик.

Вошедшие сели в зале.

– Пожарные-то тут чем помогут? Они по другой части, – сказал будто сам себе Витька.

– Вскочили и поехали! Делов-то, че рассуждаем? У меня там в машине сын с невесткой, внуков двое!

У собрания не было главного, как в случае с пропавшими ребятишками. В зал входили и выходили. Мужчины, женщины, все одетые, как тогда, для поисков в лесу. Но собрание ни к чему не приходило и никуда не двигалось.

– Чего все ждут? – спросила я у Витьки.

Он не ответил – спал, откинув голову на спинку сидения. Я вспомнила, что так откидывать голову нельзя – защемляются шейные позвонки, – и наклонила его голову влево на соседнее сиденье. Он открыл глаза, поерзал, уютно вытянул ноги вперед и снова уснул. Кроме пота, он пах мокрой одеждой.

Тем временем люди в зале стали организовываться. Машину решили отправить к Красноармеевке и там попытаться выручить застрявших.

– Запертые они там, запертые! – продолжал кричать усатый дядька. Сейчас он не выглядел злым, усы у него обвисли, и сам он казался несчастным человеком, готовым расплакаться. – Сзади машины рубанулись, не могут они ни вперед, ни назад.

Все машины и людей распределили по трем деревням: Красноармеевка, Медведково и Кедровый угол. Я оглянулась на Круглова, когда выходила из актового зала: спит, повернул голову в другую сторону и улыбается как будто мне вслед.

У ворот школы стоял КУНГ. Тем, кто вызвался ехать в Красноармеевку, велели садиться. На высокие ступеньки меня подсадил усатый, а сверху протянул руку Рафаиль.

Мы расселись быстро; всего было человек пятнадцать. Едва захлопнулась тяжелая железная дверь, машина тронулась. Пока грузовик, покачиваясь из стороны в сторону и приседая на ямах, тащился по городским улицам, я рассмотрела остальных волонтеров. Все мужчины, кроме меня. Главный здесь все-таки был – человек лет пятидесяти, в военной форме без знаков отличия. Офицер, судя по манерам и правильной речи и еще по тому, как почтительно говорил с ним усатый прапор. Потом я заметила, что все мужчины, кроме Рафаиля, были на одно лицо. Лет по пятьдесят, загорелые, выше меня на голову, крепкие. Похожие на основательные дубы с уходящими в землю толстыми корнями. Голоса у всех были одинаково низкие и хриплые то ли от курения, то ли от криков. Я поняла, что это военные из соседней с городом части и машина тоже оттуда.

Они громко говорили между собой, перекрикивая шум мотора. Для меня все сливалось в сплошное воронье карканье. Машину мотало из стороны в сторону, я то и дело хваталась за сиденье, чтобы не упасть. Все шесть окон, по три с каждой стороны, были высоко, даже стоя не увидишь, что за ними. На потолке тускло светила лампа накаливания, свисавшая на синей пуповине провода. Ее болтало туда-сюда, когда мы проезжали ямы.

Пассажиры перекрикивали друг друга, шипела матом рация, машину то осыпало дождем, то обдувало ветром, который со свистом врывался в изгрызенные ржавчиной углы. В задней части кузова висели кабели, старые телефоны, стояло несколько шкафов, закрытых на небольшие навесные замки.

– Как отменили!? Как, сука, отменили? Какое им, блядь, утро!? – Голос главного перекрыл общий гомон и свист ветра.

Все замолчали и прислушались. Главный отнял от уха огромную, с кирпич, рацию:

– Вертолеты развернули. Боятся, что не сядут. Шквалистый ветер и дождь.