Два дня спустя. Кабинет Абакумова.

Виктор Семенович стоит у висящей на стене большой карты, рассматривает ее, делает на ней несколько пометок красным карандашом. Раздается звонок телефона. Абакумов еще несколько секунд стоит в задумчивости, не отрываясь от карты, затем подходит к столу, бросает на разложенные на столе бумаги карандаш и снимает трубку.

– Абакумов у аппарата!

– Товарищ генерал-майор, докладывает подполковник Смирнов.

Да, это был тот самый особист, а затем смершевец Смирнов, выросший в чине до подполковника.

– Смирнов? – возбужденно прокричал Абакумов. – Ты же должен быть сейчас в Смоленске.

– Именно из Смоленска я сейчас и звоню, товарищ генерал.

– Что у тебя там, докладывай.

– Товарищ генерал, операция «Перехват» началась. Мы захватили в плен пятерых парашютистов, которые должны были найти площадку для посадки самолета, обеспечить высадку пассажиров и выгрузку груза и возвратиться в Германию. Мы взяли десантников через два дня, и они дали уже первые показания.

– Молодец, Иван Петрович! – Абакумов не скрывал в своем голосе радостных ноток. – Немедленно вылетай в Москву ко мне на доклад.

– Есть, товарищ генерал!

– Ну что же, первый тайм остался за нами, – положив трубку, сам с собой заговорил глава СМЕРШа. – Главное теперь, не нарушать правила в своей штрафной.

Он снова взял со стола красный карандаш, опять подошел к карте и поставил крестик где-то в районе Смоленска.

Первая половина августа 1944 года. Берлин.

Кабинет рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Он, пожалуй, больше других был шокирован покушением на Гитлера: ведь он постоянно убеждал фюрера в том, что вся Германия опутана сетями его информаторов и он в курсе разговоров даже домохозяек на кухне, поскольку одна из беседующих обязательно является его секретным сотрудником. И вдруг, как гром среди ясного неба, это покушение, зародыш которого находился в самом Генеральном штабе.

Гиммлер сидит за столом и в волнении кусает ноготь большого пальца левой руки. Перед ним сидит Вальтер Шелленберг, опустив голову и скрестив руки на груди. Оба какое-то время молчат.

Наконец Гиммлер прерывает молчание:

– Это ужасное покушение 20 июля повергло меня в шок. Как можно поднять руку на фюрера?

– К счастью, его защитил всевышний.

– Перестаньте говорить глупости, Шелленберг. – Гиммлер перестает кусать ноготь. – Вы же знаете, ни в какого бога фюрер не верит, а верит только в свое предначертание. Защищать же его должен был не всевышний, а ваше ведомство, Вальтер. Ваше и Канариса. Но адмирал вляпался в дерьмо по самые уши из-за этого дурака, полковника Ханзена. Фюрер уже подписал приказ об объединении разведывательных служб и передаче этой объединенной службы под ваше начало. Не пойму, почему фюрер вас так любит, Шелленберг?

Гиммлер едва заметно улыбнулся и посмотрел на подчиненного, Шелленберг скромно опустил глаза и положил руки на стол.

– Кроме того, у меня на столе лежит приказ об аресте Канариса. Руководство следствием по делу 20 июля возложено на Кальтенбруннера. Ваш приятель Мюллер готов был хоть сегодня ехать выполнять этот приказ. Но мне удалось убедить его переложить эту печальную работу на вас. Вам ведь все равно нужно принимать дела по абверу. Так пусть их сдаст сам Канарис и лично вам. Я ведь знаю вашу взаимную с ним приязнь.

Чувствовалось, что Гиммлер немного обескуражен тем, что Гитлер поручил расследовать покушение не ему лично, а Кальтенбруннеру с Мюллером. Да и Шелленбергу это было не совсем понятно – неужели фюрер подозревает даже рейхсфюрера? Бригаденфюрер порывался что-то сказать, но Гиммлер жестом руки остановил его:

– Знаю, знаю, Шелленберг. И для Мюллера это не является секретом, и для вашего шефа Кальтенбруннера. Но я рекомендую вам вести себя с Канарисом более непреклонно. Не давайте себя усыпить! А то когда вы вместе, можно подумать, что вы закадычные друзья. Или отец с сыном. С ним нельзя иметь дело в лайковых перчатках. Это ничего не даст. Канарис – фаталист. И в отношении с ним полезна только твердость. Впрочем, с ним по-другому уже никто беседовать и не будет. Методы гестапо и его шефа Мюллера, увы, известны всем. Но еще жестче, Вальтер, следует вести себя с его последователями – шайкой болтливых интеллигентов. Они считают вежливое обращение признаком слабости. А вам со многими из них придется теперь работать, Шелленберг. Вы меня понимаете?

– Да, рейхсфюрер.

– Ну что ж, тогда идите. И жду вас у себя после того, как вы арестуете Канариса и примете все его дела. Отвезите его в Фюрстенберг и не возвращайтесь с ним в Берлин, пока все не будет выяснено.

– Слушаюсь, рейхсфюрер.

Шелленберг был в весьма расстроенных чувствах. Его дружеские отношения с Канарисом начальство решило использовать на свой лад. Он думал, как бы ему выкрутиться из этой ситуации и переложить обязанность ареста на кого-нибудь другого. Но 23 июля последовал звонок от шефа гестапо Мюллера. В те дни Мюллер вместе с Кальтенбруннером занимались расследованием покушения на Гитлера, совершенного 20 июля 1944 года, и в связи с этим руководили операцией по взятию под стражу заподозренных лиц, в число коих попал и адмирал Канарис. В типичной для него манере шеф гестапо резким голосом произнес:

– Безотлагательно отправляйтесь на квартиру Канариса, сообщите ему, что он арестован, и тотчас же доставьте его в Фюрстенберг. Объясните адмиралу, что он будет находиться в Фюрстенберге до тех пор, пока все не выяснится.

Выслушав монолог Мюллера, Шелленберг довольно жестко ответил:

– Я протестую, группенфюрер! Я не намерен брать на себя роль чиновника-исполнителя, и если вы будете настаивать, я обращусь по этому поводу к Гиммлеру.

– Не забывайте, – парировал Мюллер, – что не рейхсфюрер, а Кальтенбруннер и я получили приказ фюрера расследовать заговор. За неподчинение вам придется жестоко поплатиться.

Шелленбергу сразу все стало ясно, и, поразмыслив немного, он решил подчиниться.

В тот же день Шелленберг вышел из машины у дома шефа абвера адмирала Канариса, что стоял в одном из районов Берлина – Шлахтензее.

Шелленберг поднялся на крыльцо, постучал. Дверь отворил сам адмирал. Увидев, кто пришел, Канарис тут же все понял и печально улыбнулся, пожимая руку Вальтеру, как его с первых минут знакомства стал называть адмирал. В гостиной находились барон Каульбарс и родственник Канариса Эрвин Дельбрюк. В углу у камина, на коврике лежала такса, любимая собака Канариса. Он вообще любил животных, единственных живых существ, не способных к предательству. Пропустив в комнату неожиданного гостя, адмирал повернулся к друзьям, прискорбно разведя руками.

– Господа, я бы хотел остаться наедине с господином Шелленбергом.