Этот ребенок так же опасен, как и его папаша! Предатель империи!

Мрак пропал столь же неожиданно, как и появился; я заморгала, привыкая к свету. Руками я крепко держалась за Блейна, но и он держался за меня. Мы стояли близко-близко, вцепившись друг в друга.

Глаза Блейна казались черными — до того расширились зрачки. На его бледной коже выступили бисеринки пота, а сердце билось, как барабаны. Я не понимала, что произошло, но одно знаю точно: там, в холоде мрака, я ощущала не свой страх. В сознании Блейна вдовий напиток, мать и я сплелись воедино. Потому что вдовий напиток ей тоже не помог. Она совершила самоубийство.

Блейн отпустил меня, и я тоже убрала от него руки. Мы синхронно сделали по шагу назад, увеличивая расстояние между нами.

Вопросов у меня было множество, но я задала лишь два:

— Как ты делаешь это? Как влезаешь в мою голову?

На самом деле я желала знать, как я влезаю в его голову.

— Узы, — ответил плад; его голос немного осип.

— И это все объясняет?

— Не все.

Что-то пошло не так; в прошлый раз я легко смогла взять ситуацию под контроль и провела Блейна. Но сегодня он заметил, что все пошло иначе. Мне не понравились настороженность и напряженность, сковавшие плада. Нервировать Элдреда Блейна себе дороже…

— Что ты видела? — спросил он.

— Ничего.

— Не лги мне, — пригрозил он чуть вибрирующим голосом, не совсем человеческим. От одного только этого голоса меня пробрала дрожь.

— Ничего я не видела, — повторила я. — Но слышала.

— Что?

— «Этот ребенок так же опасен, как и его папаша. Предатель империи», — повторила я последние слова своего видения… или слышания?

Блейн не шелохнулся, но тьма ушла из его глаз, и они стали обычными светло-зелеными.

— Слышала только одну фразу? — уточнил он.

— Я слышала часть разговора о твоей матери, которой дали вдовий напиток, чтобы она была чиста к слушаниям. — Набравшись решимости, я рискнула предположить: — Я услышала именно эти твои воспоминания не просто так, верно? Что не так с этим вдовьим напитком?

— Он затуманивает разум и ослабляет волю. Этим и пользуются ллары: так им проще вбить в голову, как вдова должна поступать и даже как она должна думать.

— Но получается не всегда.

— Не всегда, — повторил Блейн негромко. — Мой отец был ординарным пладом. Он не был ни бунтовщиком, ни предателем, и императора не критиковал. Ему просто не повезло.

Я подумала, что он намекает на нас с Рензо, но я ошиблась.

— Моя мать была красивой женщиной, но ее красота раскрылась лишь после родов — по крайней мере, так мне сказали, — продолжил плад. — Они с отцом, средненькие плады, каким-то образом умудрились зачать сильного плада, и моя сила раскрасила мать, сделала ярче и заметнее. Вот ее и заметил сын императора. Он в ту пору был молод и захотел позабавиться с красавицей. То, что красавица замужняя, его нисколько не смутило. А вот мою мать смутило. Она отказала ему, да еще и на глазах придворных. Императорский сын задумал проучить ее, и на нашу семью посыпались неприятности. Но мать уперлась, а отец почему-то решил, что сможет поставить сына императора на место. Эта глупость стоила ему головы. Его обвинили изменником и сожгли в пламени смерти на площади. Все наше имущество конфисковали, старших родственников сослали подальше и велели сидеть тише воды ниже травы. А моей матерью занялись драконовы невесты. Они поили ее вдовьим напитком и внушали, что она ни в чем не виновата, что была вынуждена подчиняться мужу-преступнику. Но даже опоенная мать все понимала. Она была гордой, — усмехнулся Блейн, но это была болезненная ухмылка. — Она могла вернуть себе и своей семье богатство, положение, снова выйдя замуж — претендентов бы хватило. Но сначала она должна была преклонить колени перед своим врагом… ну и сделать все остальное, чтобы он остался доволен.

— И она этого не сделала, — шепнула я.

— Она была сильна со мной рядом, поэтому отослала меня подальше, чтобы умереть, — будничным тоном сказал Блейн. — Когда нашли ее тело, ничего уже нельзя было сделать. Она, видимо, решила, что так переиграла своего врага. — Еще одна ухмылка, и тоже болезненная. — Мне сказали, что мать умерла, потому что не смогла вынести потери отца, которого любила больше жизни. Ревущие навзрыд тетушки вокруг повторяли, что в древности жены так и поступали. Но мне все это было неинтересно. Это не была правда, это не было объяснением. Все, что я понял тогда — это то, что моя мать предпочла меня смерти. — Блейн остановился; говоря, он сделал круг, обойдя меня. — И ты выбрала себя, — с презрением бросил он. — Не борьбу, не сына — себя.

Воздух пропал, мне пришлось открыть рот, чтобы хватануть его достаточно и не задохнуться. Сделав быструю серию вдохов-выдохов, я сказала в свое оправдание:

— Я была сама не своя.

— Ты все понимала. Но ты выбрала себя. Оставила ребенка одного.

— Я… я…

— Я нравлюсь тебе? — вдруг спросил Блейн. — Глядя на меня, ты видишь сильного плада, которого знают в империи и за ее пределами. Но я Блейн — сын предателя. Я никогда не стану равным другим пладам. Я силен, много знаю, и меня вынуждены терпеть. Сынок императора себе все зубы истер и потратил крупную сумму на то, чтобы меня убрали. Не получилось, и теперь император ко мне расположен больше, чем к собственному сыночку, который все никак не дождется смерти папаши. Я знаю, о чем ты думаешь, глядя на меня, знаю, что ты чувствуешь. Это страх — не спорь!

В эту минуту я бы и не смогла поспорить. Я лишь смотрела на Блейна, испуганная его откровенностью.

— Меня опасаются многие, и не зря. Но если я ослабею, ошибусь, споткнусь, — тише, практически шепотом проговорил плад, приблизившись ко мне, — меня убьют. Потому что я Блейн. Это мертвая фамилия, фамилия-клеймо.

— Зачем ты говоришь мне это?

— Представь, каким вырастет твой сын. Сильным пладом — несомненно. Красавцем — очень вероятно. Но у него не та мать и не тот отец, чтоб считаться идеальным, он тоже в какой-то мере Блейн. Тео Блейн.

— Тео Гелл!

— Но он сын предательницы.

— Я никого не предавала!

— Ты предала его.

— Неправда!

— Ты хотела его оставить! — прорычал Блейн в мое лицо.

Я уперлась ему в грудь рукой, чтобы оттолкнуть. Дальше было сердцебиение, быстрое, громкое — сначала под ладонью, а потом и в голове. Бум-бум-бум… Плад потянулся ко мне, его руки обессиленно опустились мне на плечи. Мы не обнимались — слушали друг друга, и, что невероятно, слышали.

Элдред Блейн зол. Сильно зол.

Разочарован. Очень.

И рад, что я осталась жива.

Злость-разочарование-радость… Чернота, горечь и проблеск.