Вытащив стекло, фрейса заставила меня сунуть руки под струю воду, затем обернула ранки полотенцами.

— Платье в крови, — проговорила она, оглядывая меня, — его надо снять и сжечь. Никто не должен знать.

— Почему? Это неприлично?

— Вы еще смеете язвить? — возмутилась фрейса, но, увидев мой отсутствующий взгляд, сбавила тон: — Вам не нужны новые проблемы, эньора. Ничего хорошего не будет, если узнают, что вы пытались сделать.

— Ничего хорошего не будет в любом случае...

— Но-но, давайте без этого!

Забрав у меня полотенца, она заставила меня снять платье и все остальное, включая нижнее белье, затем окинула долгим взглядом. Я была послушна и нага, и пока что благодаря отвару у меня кровоточили только руки. Пока что…

— Излечите себя, — сказала фрейса.

— Мой огонь не имеет силы, когда рядом нет сына, — ответила я, продолжив мысленно: «И Блейна».

— Что ж, я силы не имею тоже, поэтому придется действовать иначе. Идемте в спальню.

Там она велела мне надеть халат и сесть на кровать, а сама, отыскав чистое полотно, разорвала его на полоски и наложила повязки на мои руки. Кровавые полотенца и мою одежду фрейса швырнула в камин, а потом пропала куда-то ненадолго и вернулась в спальню с двумя чашечками на подносе.

Все это время я лежала на кровати недвижимо, как труп, и чувствовала себя примерно так же.

Поставив поднос на прикроватный столик, фрейса проговорила:

— Вам надо выпить сладкого и горячего; я сварила вам кофе.

— Не хочу, — с трудом вымолвила я.

— Надо! — заявила фрейса и, помолчав немного, сказала: — Такого поступка можно было ожидать от кого угодно, но только не от вас.

Я ничего не ответила; меня клонило в сон и тошнило от кровопотери.

— Это величайшее преступление — губить себя, — продолжила тихо фрейса. — Жизнь драгоценна. Иногда, защищая драгоценность своей жизни, мы можем отнять ее у другого. Но отнимать жизнь у самого себя... Чего вы хотели этим добиться?

— Свободы.

— Это не путь к свободе, это побег, эньора. Уж кем-кем, но трусихой, убегающей от проблем, вы мне точно не казались… У вас сын, причем совсем маленький. Как вы могли пойти на такое?

— Поэтому и пошла. Все, кто связан со мной, страдают. Я не хочу, чтобы Тео страдал.

— Нет фигуры более значимой для ребенка, чем мать! Убив себя, вы бы сделали его несчастным, эньора! Вы бы непоправимо ему навредили!

Я закрыла глаза и перенеслась в лето, в Тихие огни, во время, когда рядом были муж, отец, Нереза, а маленький Тео устраивал огненные представления… Мне удалось глотнуть этой счастливой жизни, а потом Брадо убили, Рензо убили… Лишь Тео, один Тео остался в моей жизни, и больше всего на свете я боюсь, что могу ему навредить так же, как навредила Рензо. У меня даже есть мысли, что и Брадо к смерти подвела я…

— Вы представить не можете, как я люблю Тео, — произнесла я медленно. — Я любила его еще до рождения, я ждала его. Он родился в тюрьме, в крови и в огне, пятимесячным, и никто не сказал мне, что это норма. Я тогда решила, что он мертв… что со мной стало, невозможно описать. Я бы умерла там, в той тюрьме, прямо на полу, но мне сказали, что он здоров и такие роды — норма. И Тео стал для меня не просто ребенком, а чудом, даром.

— Как и для любой другой любящей матери, — вставила фрейса Клара.

— Но я не такая, как другие матери. Я опасна для него.

— С чего вы взяли?

— Не вы ли беспрестанно талдычите, какая я ужасная мать и жена?

— Ладно, — невозмутимо проговорила фрейса Клара. — Представим, я не пришла вовремя, и вы умерли. Теодор Гелл останется единственным продолжателем линии силы Геллов и будет воспитываться Марианом и Геммой Сизерами. Они, конечно же, будут хорошо о нем заботиться и даже, возможно, любить… но у них самих скоро родится ребенок. Если это будет мальчик, то в Тоглуане будут расти ровесники-плады, и с самого раннего детства они будут конкурировать. Кому из них, как думаете, Мариан Сизер захочет передать владение, когда придет время? Вашему сыну или своему? К тому времени неизвестно что будет с империй, и слово императора забудется. И получится, что вы оставили своего сына злейшим врагам. Они ведь враги вам, не так ли?

— Я думала над этим. Тео будут окружать не только Сизеры, но и Мео и друзья Брадо. Они не позволят обидеть его.

— Друзья Брадо! — фыркнула фрейса. — Что-то не сильно помогли вам эти самые друзья! Они ничего не значат в масштабах империи, а про Мео и говорить нечего, они лишь мелкопоместные плады. Вашему сыну придется бороться за власть в одиночку, жить одному среди врагов.

— Сизеры не враги ему. Они враги мне.

— Заблуждаетесь, ох, заблуждаетесь! Все будет проще, если у Сизеров родится девочка. Тогда они не будут переживать, что Теодор станет владетелем, и получат власть через свою дочь, которую выдадут за него замуж. И это вас устраивает? Такого будущего вы хотите для своего сына?

— Прекратите нагнетать, — выговорила я, наскребя остатки сил. — Вы отлично знаете, что мне никогда не позволят воспитывать Тео. Мой сын настолько ценен, что мне его не видать. Я не вынесу, если он станет инструментом в борьбе со мной, не хочу, чтобы ему говорили обо мне гадости, оправдывая то, что меня нет рядом. Я не хочу, чтобы его коснулась эта грязь.

— Тогда чего вы хотите? Думаете, Теодору будет лучше, если его мать умрет, да еще и после того, как его отца убили чистокровники? Так вы решили поправить положение? Интересный способ обелить репутацию! Вы умом повредились, что ли? — приглядевшись ко мне, спросила фрейса. Выглядев что-то, она склонилась ко мне и, взяв за подбородок, принюхалась. — Что вы пили?

— Не знаю, — едва шевеля губами, ответила я. — Дали что-то в храме.

— И вы даже не поинтересовались что? А если бы это был яд?

— Было бы славно...

Фрейса отпустила меня, а потом размахнулась и влепила пощечину. Моя голова мотнулась в сторону.

— Приди в себя! — потребовала Клара и взялась за мои плечи.

Я никак не отреагировала. Я ничего не чувствовала.

— Что они дали тебе? Что сказали?

Мне пришлось напрячь память. Полумрак… странные напевы шепотом… трудно дышать… хочется дышать! Тошнота подкатила к горлу, перед глазами поплыло; я дернула за халат рукой и просипела:

— Не хватает воздуха… нечем дышать…

Худое лицо фрейсы, склонившейся надо мной, поплыло и пропало в темноте.

Меня разбудили голоса.

— Не пущу!

— Пустите, никуда не денетесь!

— Я сказала — не пущу! Охрану позову! Кричать буду!