— Отпусти меня домой, — прошу Стоцкого бесцветным тоном.

— Нет… — упрямо мотает головой он.

Выходит из комнаты и через несколько минут возвращается со стаканом воды.

— Выпей, пожалуйста. Это — успокоительное. Ты поспишь, а завтра мы ещё раз попробуем поговорить.

— Ты мне врал! — отпихиваю от себя стакан. Зажмуриваюсь, слыша звон разбитого стёкла, и обхватываю колени руками, начиная раскачиваться из стороны в сторону. — Ты не сказал мне, кто ты… Да и кто ты на самом деле? Алексей или Игнат?

— Лера… я не мог, — он опускается рядом со мной на пол. — Не думал, что меня так затянет в чувства к тебе. Я… извини, все это я тебе уже говорил. Просто… если сможешь, прости меня. И пойми.

— Хочу домой, — шепчу.

— Собирайся… — хрипит Стоцкий.

Я слышу его удаляющиеся в тишине дома шаги.

Меня ведёт от головой боли и выплаканных слез. Придерживаясь за стены, я дохожу до туалета и, чувствуя приступ нервной тошноты, склоняюсь над раковиной. Умываюсь. Одеваюсь. Запихиваю вещи в рюкзак и спускаюсь на первый этаж.

Игнат уже ждёт меня в машине с включенными фарами. Он больше не пытается заговорить. Я сажусь на заднее сиденье и закрываю глаза… Как теперь жить? Кому верить? Как принять? Дождь колотит плотной стеной по автомобилю. Так символично…

— Разблокируй двери… — прошу Игната, когда мы останавливаемся возле моего дома.

— Лера… — ещё раз просит он.

— Ты слышишь?! — я бью ладонями по спинке его сиденья. — Открывай!

— Я все слышу, — говорит Стоцкий. — А вот ты — нет.

Двери отщёлкиваются. Я вылетаю на улицу прямо под дождь и бегу к подъезду. За эти секунды успеваю промокнуть насквозь и поэтому останавливаюсь. Сажусь на лавочку, закрываю лицо руками и слышу хлопок двери.

Игнат тоже вышел из машины.

Я чувствую, как он приближается и медленно опускается рядом со мной на лавку. Накидывает мне на плечи свою куртку.

— Я думал о тебе все эти годы, — говорит вкрадчиво. — Запала ты мне. Был с сотней женщин и в каждой из них представлял тебя. Выбирал твой цвет волос, фигуру, образ… А когда увидел в лагере, думал, что поехал крышей. Не знаю, зачем тебе это рассказываю, но, видимо, просто хочу уже прожить всю жесть до конца, — переводит дыхание. — Это твоё… — касается чем-то мягким моей руки.

Я поднимаю лицо и вижу свою резинку для волос. Ту самую, что пропала в душе.

— Ты… — накрывает меня новой волной шока.

— Извращенец и фетишист, — подсказывает мне, грустно ухмыляясь Стоцкий. — А ещё у меня есть коллекция твоего белья. Да, это не ветер срывал его с веревки.

— Камеры… Видео… — вспоминаю я. — Где они?

— Зеркало, шкаф и компьютер, — отвечает Стоцкий. — Похожи на деревянные заглушки. Только сверху коричневая линза.

— У тебя есть записи с них? — холодею от осознания масштаба своих проблем. — Где я себя… Ооо…

— Есть, — кривится Игнат. — Но неужели ты думаешь, что я кому-то их покажу?!

— У тебя для этого есть целая площадка! — истерично повышаю голос. — Можешь даже продать!

— Это ты можешь меня продать, — резко отвечает Игнат и поднимается на ноги. Его тон становится ледяным. — Ты — умная девочка. Если захочешь — сообразишь, кому нужна моя голова. И если действительно до сих пор считаешь, что я виновен в смерти твоего отца, а все остальное — подлая ложь, то можешь смело свершить возмездие. Я буду ждать.

С чувством всадив кулак в спинку лавки, он просто разворачивается и уходит. Не оглядываясь, садится в машину и резко газует с места, поднимая водные брызги.

Я смотрю ему в след, глотая слёзы, а потом ощузаю новый приступ тошноты. Сжимаю горло и кое-как перетерпливаю его.

Захожу домой, не включая света. Подсвечивая себе фонариком от телефона, пробираюсь в спальню и скидываю прямо на пол мокрые вещи до белья. Как маньячка обследую все места, в которых должны быть камеры. Две нахожу. Раскалываю их дверью, положив на косяк, а компьютер засовываю в нижний ящик стола. Не хочу, чтобы Стоцкий на меня смотрел! Падаю на кровать, укрываюсь покрывалом с головой и снова, прокручивая у себя в голове рассказанное Игнатом, рыдаю.

Меня отключает уже под утро, сквозь дремоту я слышу, как звонит мамин будильник. Примерно час у меня есть на поспать, а потом она увидит в коридоре мою обувь и придёт спрашивать, почему я дома.

Так и случается.

— Валерия… — раздаётся громкий стук в дверь. — Ты почему дома?

Просыпаюсь, но даже не пытаюсь открыть глаза. В них будто насыпали песка.

— Горло болит, — хриплю в ответ. — Не пойду в институт.

— Хмм… — слышу, как мама, видимо уже опаздывая, топчется на пороге спальни, но потом всё-таки подходит к моей кровати и кладёт на лоб руку. — Действительно, температура. Ты гуляла ночью под дождем? — возмущённо восклицает.

Блин, надо было спрятать вещи…

— Мам… — хнычу. — Отстань.

— Я не понимаю, как так можно, — сетует она. Ворчит. Выходит из комнаты. Просит Георга спуститься вниз и задержать такси.

Такси? Зачем им общее такси? Разве Георга не уволили? Или я к нему несправедлива, и он уже нашёл работу?

— Выпей, — возвращается мама в спальню и приподнимает мне голову, приставляя к губам стакан.

Послушно глотаю таблетки и, возвращаясь на постель, действительно чувствуя себя так, будто заболела.

К полудню температура поднимается ещё выше. Я просыпаюсь от того, что меня начинает знобить. Дотягиваюсь до новой порции жаропонижающего и снова засыпаю. На фоне слышу, как звонит мой телефон, но разговаривать ни с кем нет сил.

Мама возвращается с работы одна. Меня совершенно не интересует почему. Пытается впихнуть в меня что-то из ужина, но есть я не могу. Только спрашиваю, давно ли она общалась с первой женой отца. Мама отвечает, что Светлана сама прервала все контакты, когда ее сестра попала сначала в психиатрическую из-за попытки суицида, а потом в наркологию. Посидев на моей кровати, мама забирает с пола вещи и говорит, что в целом, ей со мной очень повезло. Простуды и безалаберность — не самые страшные родительские тяготы. Она уходит на кухню, а я, выпив таблетки антибиотика и жаропонижающего, засыпаю уже до утра.

Глава 41. Писец пушистый

Лера

— Лерочка, — слышу сквозь сон голос мамы. — Надя звонит. Тебя в институте обыскались. Возьми трубку.

— Хорошо, — бурчу, не открывая глаз.

Ещё несколько минут лежу, растекаясь по постели, а потом приказываю себе собраться и встать. Я знаю причину своей болезни. Сейчас модно говорить, что это-психосоматика, а если по-русски то самое