– Вылезайте, твари! Живее, – махал он пустым маузером. – Спалим как свиней.

В другую щель стрелял из пистолета Иван Журавлев. Задерживаться было нельзя. Из темноты хлестали очереди и летели мины. С танком провозились слишком долго, но спасли от его огня многих из колонны. Спрыгнули с застывшего Т-38. Напоследок, Кондратьев навалился всем телом на башенный пулемет и согнул его своими мощными руками. Убегали, жалея, что не прикончили чешскую гадюку. Но экипаж наверняка почти весь перебили.

* * *

На рассвете между горами лег туман. Это давало возможность остаткам колонны пройти еще какое-то расстояние, избегая налетов авиации. Люди шли мокрые по грудь от густой росы.

Прибавилось число легкораненых, и заметно добавилось количество носилок с тяжелыми. Они становились легкой мишенью ночью при свете ракеты. Носильщики не имели возможности уклониться от огня.

В голове полка шли капитан Зимин и начальник особого отдела Лесков. Люди по-прежнему держались кучками, обозначая поредевшие батальоны, роты, заставы. Обязанности адъютанта исполнял старший политрук Усанов. Обходя колонну, задержался возле раненых, принялся их считать. Его прогнала Наталья Викторовна.

– Чего их считать? Умирают люди один за другим. Новых кладем на носилки. Передай Зимину, что санитары с ног валятся, замена нужна. Вот ты и становись. Ряшку отрастил, бегаешь как соба чонка.

– У меня другое задание, – попятился главный комсомолец.

Надо отдать должное, Усанов быстро обежал колонну и, вернувшись, доложил Зимину, что в наличии триста шестьдесят человек, включая сорок тяжелораненых. Имеются два станковых пулемета, остальное тяжелое оружие в ходе боя утеряно.

– Три четверти погибли, – подвел итог Зимин.

– Погибли меньше, – поправил его особист Лесков. – Часть потерялась, а многие сбежали. Многие…

– Ну так уж и многие!

– Вон мой лейтенант видел, как сразу человек двадцать в кусты кинулись. Он в их сторону очередь над головой, а ему пулю в ответ. Руку просадили, а могли и башку.

– Бандеры чертовы, – баюкал ноющую руку лейтенант. – Жаль, я им в спины не врезал.

Когда туман стал рассеиваться, устроили привал. Требовалось осмотреться, выслать разведку. А самое главное, сделать срочные операции нескольким раненым, поменять повязки и шины на перебитых костях. В санчасть привели сержанта Мальцева.

Наталья Викторовна мыла руки, готовясь к операции. Кондратьев и Орехов опустили тело парня на траву.

– Он танк взрывал. Контузило сильно.

– И тебя, лейтенант, контузило. Как из преисподней вылез.

Закопченный, с синяком на половину лица, Федор Кондратьев смущенно придерживал висевшую клочьями гимнастерку.

– Я ничего… тряхнуло маленько.

– Оставайтесь оба. Подождите немного.

Вместе с другим хирургом они вскрыли брюшную полость молодому пограничнику. Санитары, державшие тело, невольно отвернулись от густого духа разлагающейся плоти.

– Вечером ранило, – определила Руденко. – Разрывной пулей кишечник порвало. Перитонит в последней стадии. Безнадежный.

Затем оперировали раненного в грудь лейтенанта.

– Зашивайте, – сказала Наталья Викторовна. – Жить будет. Я пока наших героев осмотрю.

У Мальцева оказалось сотрясение мозга и сломан нос.

– Отлежишься, сколько обстановка позволит. По-хорошему тебе дня три бы отдохнуть, но не получится. Постарайся уснуть. Есть хочешь?

– Нет, тошнит.

– Разведите ему сгущенки с водой. А как проснется, чем-нибудь покормите. Теперь тебя посмотрим, красавчик.

Медсестра помогла стащить лохмотья гимнастерки. Долговязый мускулистый лейтенант Кондратьев тяжело дышал, ежась от холода. Наталья Викторовна ощупала ребра, живот:

– Здесь не больно? А здесь?

– Не больно. Отдайте гимнастерку, я пойду. У меня взвод там.

– А мне, значит, делать не хрена, кроме как на тебя любоваться! Что случилось, откуда синяки?

– Толовые шашки в танк вместе с Мальцевым бросали. Ну вот, килограмм тола слишком близко рванул.

– Ясно, тоже сотрясение. Полежишь часок-другой.

– Некогда мне, – буркнул Кондратьев, уводя взгляд от насмешливо прищуренных глаз военврача.

– А если я лично попрошу? Чтобы ты пришел в себя, а не свалился по дороге.

Их взгляды встретились. Медсестра Ольга Голубева, хорошо изучившая своего главврача, решительно заявила:

– Ложитесь и не спорьте. Шинель я вам дам, а затем найду гимнастерку. У вас такие плечищи, что размер не сразу подберешь.

Когда смертельно измотанный, попавший под взрывную волну, Кондратьев вытянул на траве ноющее тело, медсестра шепнула Руденко:

– А лейтенант ничего… мышцы как железные, и остальное…

Она добавила что-то еще, тихо засмеялась, а Наталья Викторовна уже осматривала кисть руки здоровяка Зиновия Лыкова. Осколок угодил в ладонь. Мизинец и безымянный палец торчали, как сухие палочки, ладонь распухла и покраснела.

– Оба пальца ампутировать, рану прочистить. Посмотри средний палец, что-то он мне не нравится. Возможно, тоже придется резать.

– Рана сильно инфицирована, а сыворотки от столбняка совсем мало осталось, – сказала Ольга, рассматривая ладонь.

Старший сержант Лыков столбняка не боялся. Но известие, что отрежут три пальца на правой руке, заставило его вскочить:

– Тогда уж руку пилите. Куда мне без пальцев? Я бондарь, бочки, кадушку клепаю.

– Успокойся и не ори, – осадила его Руденко. – Или подохнуть предпочитаешь? Мне тебя некогда уговаривать, вон люди операции ждут. Оля, налей горлопану сто граммов спирта.

– Сто пятьдесят…

– Пей и не торгуйся.

Большинство бойцов спали после долгого марша. В глубине леса донимали комары, сырая одежда вызывала озноб. Кто-то пытался вылезти на солнце. Патрули гнали бойцов обратно под деревья.

– Сунешься еще раз, прикладом в морду словишь! – не церемонились сержанты. – Хочешь весь полк под авиабомбы подставить?

– Какой полк? Дай бог, если батальон остался.

– А завтра всего рота…

Политрук Зелинский останавливался и разъяснял бойцам обстановку. Выйдем к своим, объединимся и врежем немцу как следует. Оживление вызвал истребитель И-153 «чайка», появившийся в небе.

Пилот сильно рисковал, пускаясь в одиночную разведку на этом устаревшем биплане. В те дни, да и позже люфтваффе гонялись за каждым русским самолетом в воздухе.

Политрук Зелинский, собиравшийся было рассказать бойцам о наших славных «соколах», прикусил язык, когда увидел два стремительных «мессершмитта», догонявших «чайку».