В окна бил ветер, и его порывы в воображении Питера превратились в морские волны – те, что бурно вздымались вокруг него, пока он пересекал девять миль по заливу от дома до Порт-Дорана. Наделенный пусть невеликим, но несомненным даром интуиции, что было невероятно для его возраста, Питер ощутил нечто вроде прозрения – перед ним возникла нечеткая высокая фигура отца. Она отчего-то была в длинной белой ночной рубашке и выглядела нелепо и тревожно.

Какая досада, что приятный вечер прервался! Ведь дядя Эдвард обещал подарить ему, Питеру, монетку в три пенса, если он выиграет. На самом деле обещанная награда уже лежала на столе, сияя рядом с шахматной доской. Мальчик раздраженно взял грецкий орех, собираясь расколоть его, но отложил в сторону. Потом поднял трехпенсовую монетку. Он выиграл бы ее, в самом деле выиграл – да, теперь он точно знал, что выиграл бы, поэтому с отвлеченным видом засунул монетку в карман. Потом быстро поднялся и начал собирать шахматные фигуры.

Убрав коробку и доску в нужный ящик бюро, он вновь на миг задумался, понурив голову. Потом вышел из комнаты.

В поисках компании Питер спустился по лестнице и прошел по холодному, покрытому линолеумом коридору. Мисс О’Риган и Эйлин были в кухне. Мисс О’Риган расхаживала взад-вперед, рыдала и повторяла молитвы, перебирая в худых руках увесистые четки. Эйлин стояла у камина, встревоженно глядя на экономку. Когда мальчик вошел, мисс О’Риган прервалась на середине «Аве Марии» и шепотом бросила Эйлин:

– Ему еще не сказали. – Затем она продолжила: – «Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь». – Из ее покрасневших глаз вновь полились слезы.

Питер знал, что мисс О’Риган плачет не из-за телеграммы, а просто потому, что расстроен его дядя. Все же, чтобы что-то сказать, мальчик воскликнул:

– Почему вы плачете, мисс О’Риган?

– У меня болит голова, – сквозь рыдания отозвалась экономка, прижимая ладонь ко лбу.

Объяснение звучало правдоподобно – головная боль у мисс О’Риган была столь же регулярной, сколь и религиозный экстаз.

В кухне было неуютно, потому что камин погас. У Питера снова начал пульсировать палец, который он обжег на днях, когда жарил каштаны.

– А у меня болит палец, – лениво заметил он, жалостливо глядя на свой палец.

Но этим вечером мальчик напрасно старался привлечь к себе внимание.

Эйлин, бывало, посмотрит на его худые голени и засмеется: «Ну не хороши ли у него ноги для килта?» – или пошутит по поводу его споррана. Почему-то спорран был источником тайной радости для Эйлин. Но сейчас она, взглянув на часы, просто сказала:

– Уже почти девять, мастер Питер. Я дам вам стакан молока и печенье. Потом уложу спать.

Пока он уныло прихлебывал молоко и грыз имбирное печенье, мисс О’Риган перестала молиться и деликатно вытерла нос маленьким носовым платком с кружевами. Она и Эйлин исподтишка наблюдали за мальчиком, и в их глазах он различил перст беды, указующий на него. Но на него этот воображаемый перст не произвел большого впечатления. Когда Питер покончил с едой, хотя всячески тянул время, Эйлин взглянула на экономку, как бы спрашивая ее разрешения, и спросила:

– Я отведу его наверх, мисс, или нет?

Мисс О’Риган медленно кивнула, и по этой ее уступчивости Питеру стало ясно, что нынешним вечером случилось нечто необычайно важное. В первые дни после его приезда, когда Эйлин предложила укладывать его в постель, мисс О’Риган отвергла это ужасное предложение, пристыдив молодую девушку и заставив ее покраснеть.

– Если не умеешь вести себя скромно в доме священника, Эйлин, – заметила экономка, – куда это тебя заведет, во имя всего святого?

Но сегодня все было иначе, и Эйлин уложила мальчика спать наверху. Но прежде ему, конечно, понадобилось посмотреть на Линтонский маяк, шаривший своим плоским лучом по влажной черноте залива. Три быстрых луча, потом долгая пауза, а потом опять три чудесных луча – восхитительное зрелище.

Затем Питер скороговоркой, глотая слова, прочел молитвы – ему было интересно проверить, насколько быстро он справится на сей раз, – и прыгнул в кровать. Эйлин ласково улыбнулась – этот недостающий зуб спереди придавал ей такой милый пикантный вид – и с внезапным тайным волнением поцеловала мальчика; завиток ее волос упал ему на глаза. Потом Питер остался один.

В матовом круглом светильнике с розовой окантовкой мерцал крошечный язычок газа, окно было приоткрыто сверху, и по стене, к которой повернулся Питер, метались причудливые тени. Хотя ему было почти девять, эти чудовищные мечущиеся фигуры по-прежнему обладали властью превращать комнату в пристанище страха. Иногда он весь покрывался по́том, думая, что кто-то машет позади него длинными, когтистыми лапами, а через некоторое время, стиснув зубы, оборачивался и видел пустоту. Да, пустота была там всегда, но все же ее могло и не быть!

Но в этот вечер мальчик не видел пляски чудовищ, порожденной его живым воображением. Перед его мысленным взором опять проплыла нелепая фигура в белых одеждах, внушающая ему благоговение, но не печаль и не страх. К тому же в глубине души он испытывал какое-то приятное чувство. Сонно бормоча, он вдруг вспомнил о трехпенсовой монете. Да, вот что это! Потом он уснул.

Утро началось прекрасно и обещало ясный день: солнечная колесница выкатилась на высокий голубой небосклон, рассыпая по водам залива снопы желтого света. Но, будто затхлым воздухом, весь дом был наполнен пагубным духом уныния, предчувствием беды. За завтраком дядюшки не было. Голова мисс О’Риган, служившая Питеру барометром ее настроения, скорбно клонилась долу. Эйлин, которая молча принесла ему кашу и вареное яйцо, держалась отчужденно, словно не она, такая мягкая и близкая, накануне вечером тепло обнимала его перед сном.

В общем, Питер почувствовал, что к нему тоже подкрадываются уныние и апатия. После завтрака он вышел на улицу и, хорошенько взвесив свои возможности, купил себе леденцов в виде груши. Эти новые конфеты он недавно обнаружил в магазине, принадлежавшем одной даме – прихожанке дяди Эдварда, так что там можно было рассчитывать, что тебе отпустят товар с походом. Но это приятное событие не развеяло сплин, одолевший Питера. Некоторое время он стоял, разглядывая каких-то военных, группами поднимавшихся по сходням на длинный желтый корабль у пристани. Потом повернулся, без интереса посмотрел на витрины какого-то магазина, послушал, как человек поет «Красотку Флосси», и, наконец, безутешный, отправился в пресбитерий.

В прихожей он застал ожидавшую его мисс О’Риган.

– Питер! – воскликнула она, едва он вошел в дверь. – Я тебя повсюду искала. Где ты был, дитя?

– О-о, на улице, – вяло ответил он.

– Понимаю, но…

Она умолкла. Обязанность, которую она должна была исполнить, одновременно огорчала ее и льстила ей. Утром его преподобие сказал:

– Лучше вы расскажите мальчику, мисс О’Риган. Ваше объяснение он легче воспримет.

При этих словах ее опущенные глаза вспыхнули от глубокого, но смиренного удовлетворения. Приятно получить столь высокую оценку! Пожалуй, подобное поручение поднимает ее до положения, намного превосходящего ранг простой экономки. Все же она немного съежилась, намереваясь произнести страшные слова своими благочестивыми устами.