— Вы общались, может, дружили с кем-нибудь из слуг?

Пока Лаура это произносила, я на мгновение увидел перед собой лицо Миттхауга, лежащего на рельсах перед несущимся поездом. Повар смотрел на меня с выражением удивления — такого неподдельного, что при других обстоятельствах оно могло бы показаться комичным.

— Да нет, пожалуй. У нас была эта служанка-ирландка, которую я уже упоминал, и норвежец, увлекавшийся маринадами, он потом попал под поезд. Этот повар научил моего брата делать скульптуры из папье-маше, по большому счету, я думаю, чтобы занять Бартоломью чем-то и проводить побольше времени со мной. Миттхауг нередко делал gravlax, блюдо из консервированного лосося, по поводу национальной принадлежности которого ведутся такие жаркие споры в скандинавских странах. Grav означает «похороненный»; кстати, этимологически оно родственно английскому слову «grave».[278]Способ консервирования рыбы с солью, сахаром и укропом можно легко освоить: gravad makrel — особенно интересный вариант. Правда, очень важно, чтобы макрель была свежая, так как высокое содержание в ней жира означает, что рыба портится быстро и начинает сильно вонять, — одна из причин, почему она была единственным продовольственным товаром, который закон разрешал продавать в Лондоне по воскресеньям. Я могу дать вам рецепт. Соус из крыжовника тоже очень хорош к макрели.

— Ваш брат сюда когда-нибудь приезжал? Он ведь жил не очень далеко, в Арле? Вы его там когда-нибудь навещали? Когда вы купили этот дом?

Было самое время посмотреть на часы. Краем глаза я заметил, что Хью разложил шезлонг и теперь, придавив сиденье, но с похвальным отсутствием шума приступил к зарабатыванию себе рака кожи.

— Пора начинать готовить — резать овощи и все такое. Мы можем еще немного поболтать, пока я вожусь. Если это не слишком отдает домашним уютом для такой энергичной молодой женщины, как вы.

Лаура гримасой выразила согласие. Бальзак, самый большой и невозмутимый из всех котов Сан-Эсташ, мягко проследовал в кухню. День для нас только начинался.

Поджог, пожалуй, самое явное из преступлений. Кому из нас не случалось, проходя мимо какого-нибудь крупного общепризнанного шедевра архитектуры, или случайно заметив изысканно-упорядоченный, уютный домашний интерьер в окно первого этажа (раскрытые ноты на фортепьяно, высоченные книжные шкафы и выжидательно замерший камин), почувствовать естественное желание их поджечь? Из всех весьма занимательных и поучительных злодеяний императора Нерона (обрушивающаяся спальня, при помощи которой он пытался убить свою мать; то, как он заставлял римлян слушать свое мерзкое пение) именно поджог Рима обладает приятными качествами архетипического поступка. Как многие из великих пожаров (лондонский в 1666 году, чикагский в 1871 году), могли быть вызваны банальным случайно перевернутым котлом или оставленным без присмотра чайником, но искренней, бьющей через край, неудержимой жизнерадостностью, которая нашла выражение в поджоге?

Именно этот фундаментальный импульс, как можно предположить, и лежит в основе популярности барбекю. (Современное слово «барбекю» происходит от гаитянского «barbacado» — система с подвесной рамой, с помощью которой подвешивали над землей кровати и тому подобное. Можно строить гипотезы относительно использования этого приспособления для пыток и каннибализма. Имя Маис, гаитянской богини жизни, от которой, я считаю, и произошло название кукурузы — «маио, похоже, единственное слово, перекочевавшее из одного языка в другой, сменив форму, но сохранив сущность, словно греческий бог, изменяющий свою внешность, чтобы соблазнять или наказывать.) Нет, акт поджигания — глубоко человеческое побуждение, которое и теперь прославляется в пригородном ритуале угольных брикетов и жидкого горючего, это прямая связь с историческим прошлым человечества, с магическими актами сначала — рисования, затем — охоты, открытого огня, а потом — всеплеменного мясного пиршества вокруг свежеубитого мамонта. Это, кстати, последовательно отражается в составлении списка покупок, походе в супермаркет и самом барбекю — ритуальном мужском подвиге расчленения или, как его скромно называют, «разделки жаркого».

Для своих собственных целей я люблю устраивать барбекю в специально приспособленном для этого месте, лучше всего — сложенном из кирпича, с настраиваемыми дымоходами, позволяющими воздуху циркулировать. Я построил такое приспособление в Сан-Эсташ своими собственными руками. Оно находится по другую сторону от большого патио и piscine[279]с видом на оливковые рощи и деревню Грод на холме; с небольшой площадки открывается широкая панорама виноградников и предгорий, постепенно поднимающихся в сторону Люберона.

В тот вечер, проведя весь долгий день за интервью, я совершал приготовления к барбекю. Под восхищенным взглядом Лауры я разложил уголь (которым не без выгоды для себя приторговывает местный garagiste[280]) и умело опустил в него электрическую зажигалку, схожую по дизайну с кипятильниками, но очень отличающуюся от них с психологической точки зрения.

— Не выношу химического запаха, который привносят эти ужасные маленькие кирпичики, — с нажимом объяснил я.

— У нас нечасто бывает возможность устроить барбекю в Лондоне. Отчасти потому, что нам лень, а потом там так грязно, и голуби, и соседский стереоприемник — оно того просто не стоит. И погода вечно непредсказуема. Кстати, то же самое у моих родителей в Дерби — у них есть встроенная барбекюшница, но они ее никогда не используют. И потом, Хью говорит, во время приготовления барбекю он волнуется, как на сцене.

— Но некоторым из нас подобные страхи неведомы, — изящно вставил я. — Понадобится примерно семь с половиной минут, чтобы это разгорелось, и еще сорок, прежде чем я смогу начать готовить. Apéretif? Или мы можем продолжать ваши лестные расспросы.

— Есть одна вещь, над которой я все думала: почему вы вообще со мной сейчас разговариваете? Я ведь уже просила вас несколько раз и три раза к вам приходила, но вы все отказывались поговорить, так почему сейчас согласились? Ничего, что я спрашиваю?

— Мы так непринужденно обсуждаем мотивы, не так ли? Я предпочел бы не говорить об этом больше. Представляете, если бы вы вдруг спросили Нерона, Калигулу или Тиберия о причинах их поступков? Мы циркулируем вокруг самих себя, как планеты, вращающиеся вокруг Солнца.

Тут возникла небольшая пауза. У моей прелестницы есть то, что так мешает игрокам в покер, — физическое указание на то, что она говорит неправду. Очень трогательно, что у Лауры это проявляется одним из самых банальных и распространенных способов: она опускает глаза. Своенравие любви таково, что мне это показалось значительно более захватывающим, экзотичным, чем самое темпераментное подергивание плечами.

— Ладно, тогда почему бы нам не вернуться к вопросу о том, почему вы сюда вообще переехали?