— Выходит, мы имеем дело с бандой сообщников? — сощурился Опанас Владимирович.

— Хорошая версия! — согласился Коля, как-то даже обрадовавшись. — И, кстати, выходит у нас теперь куда больше подозреваемых. Не удивлюсь, если все вместе они и виновны. То ни одной зацепки, то сразу уйма — вот что я называю интересное расследование!

Света посмотрела на мужа с таким возмущением, что притихли на всякий случай сразу все присутствующие.

Глава 10

Мания Жизели

В уличной одежде Опанас Владимирович выглядел особенно комично. Несмотря на жару, он носил нелепое, какое-то дикое и допотопное пальто, то и дело погружая пухлые руки за пазуху и выуживая из внутренних карманов всякую всячину — папку с бумагами, носовой платок, кусок бутерброда… Потел, пыхтел, но пальто не снимал. Свете этот забавный пончик в упаковке нравился все больше, несмотря на то, что он старался сохранять строгий вид и ежесекундно придирался к собеседникам.

— Алиби, говорите, гражданка Горленко? — неодобрительно качал головой он. — Во время нападения на Морскую Грайворонский, как вы утверждаете, был в манипуляционной? Дойдем до участка — задокументируем. У меня тут, — он похлопал себя по груди, — ручка, конечно, тоже завалялась, но писать на ходу не приучен. Только все равно проверочку нужно будет сделать. У вас память девичья, могли напутать что-то. Опросим окружение, кто там еще в очереди стоял, кто его видел.

— Нормальная у нее память, — вступился Коля. — Ты, Владимирович, не на том внимание акцентируешь.

— Во-первых, не надо вот этих вот «Владимировичей», — скривился следователь. — Не люблю. А во-вторых — проверка алиби — один из ключевых моментов дела. Не мне тебя учить, Коль, но ты, смотрю, за военные годы отвык от практики. Возвращайся!

— Слушаюсь, Опанас Владимирович, — немного обиженно буркнул Коля.

— Если можно, просто Опанас, — попросил следователь. — Владимировичей много, а я — один. Да ты всегда меня по имени и звал. Вот даже это позабыл!

— Вернемся к делу, а? — взмолился Горленко. — Итак, у нас три подозреваемых. — Света почувствовала, что муж чуть не проговорился, сказав «четыре», но вовремя вспомнил, что, оставшись на миг наедине с Морским, он согласился компрометирующие Долгова обстоятельства пока не разглашать. Вопрос был скользкий, и Морской обещал поговорить о нем с Воскресенским и с кем-то еще из журналистской братии более подробно. Да и с Долговым — он хоть не прятался, и то хорошо — можно было для начала побеседовать самим. Мало ли какие у человека личные обстоятельства. Если они к покушениям — Света мысленно поздравила себя, что, наконец, смогла называть вещи своими именами, хотя признать, что на нее и на ее подругу было совершенно самое настоящее покушение было непросто, — никакого касательства не имеют, то и незачем про них милиции докладывать.

— Я бы сказал, что один виновный и двое подозреваемых в сообщничестве, — поправил Опанас. — И все трое недоступны для немедленного допроса. Значит, будем собирать косвенные сведенья. Тем лучше подготовимся к допросам. Пока сбежавшего Васька найдем, а Дородного с Грайворонским приведем в чувство — уже как раз всю доказательную базу на руках будем иметь.

— Про алиби ты прав, — переключился на другое Коля. — Это штука важная. У всех четверых, — Света с силой пихнула мужа в бок, и он исправился: — Да-да, на всякий случай у всех четверых ваших пленников Сабуровой дачи нужно проверить алиби на оба момента покушения. Еще не мешало бы подумать про винтовку. Откуда у пациентов психушки оружие? — Света напомнила, что нынче ведь война, оружие есть у многих, а пациенты ведь уже не пленники, свободно могут гулять по территории и даже, если напишут заявление, то могут выйти на прогулку в город. Коля принялся спорить: — Это не означает, что винтовка доступна каждому. Сначала ее надо было бы украсть. И скрыть от посторонних. А это тоже хлопотное дело.

— Согласен, — не уточняя с кем, буркнул Опанас. — И мотивы надо бы как-то систематизировать. У Дородного, если он причастен, — месть за потерянное зрение. Я верно понимаю? — Света нехотя кивнула. Для нее было очень больно осознавать, что с Павлом так все вышло. — А с этим вашим Васьком что? Подумал, что его вычислили, и сбежал, извиняясь? А если стрелял, то почему? Пока оставим версию, что по научению Грайворонского, который руководствовался жаждой наживы.

— Не может этого быть! — не выдержала Света. — Мы с Колей ведь уже говорили. Товарищ Грайворонский попросту не мог знать о том, что мы собираемся выкапывать книги. Мы говорили про это с Ларисой у меня на кухне. Наедине. А про наличие сундука я говорила с его хозяйкой на улице, возле корпуса поликлиники. Рядом никого не было.

— Очень плохо! — укоризненно погрозил похожим на сочную сосиску пальцем Опанас. — Сбиваете следствию красивую гипотезу. В следующий раз все тайны говорите громко и сразу записывайте, кто что слышит!

— Шутки шутками, — перебил Коля, — но этот момент тоже нужно учесть. Нелепое совпадение, конечно, но, может, карта оказалась у Грайворонского случайно, а истинный мотив покушений связан с чем-нибудь другим. Пока мы знаем только, что наш подозреваемый — высокий мужчина, имевший доступ к красноармейской шинели и красноармейской винтовке. Остальное — домыслы. Черт! Когда мы уже дойдем до участка? — Коля ускорил шаг, хотя Света и так едва поспевала. — Не могу так работать! Мне нужно все записать. И нужно развесить записки, чтобы все сразу было видно, и…

— И, может, наш преступник вовсе и не высокий, — вмешалась Света, игнорируя неконструктивное ворчание мужа, — Тося же низенькая, и для нее все вокруг высоченные.

— Сомневаюсь, что в участке мы найдем такие шикарные условия, — подлил масла в огонь Опанас, реагируя на последнее замечание Коли. — Будем надеяться, что хоть кабинет предоставят и другими делами нагружать не будут хоть пару часов.

* * *

В афише было написано: «Вечерний концерт-капустник в клубе госпиталя на ул. Тринклера состоится в дневное время». Морской решил не глумиться над формулировкой. Хотя светомаскировку уже отменили, но электричество все еще было роскошью, поэтому ничего удивительного в том, что администрация перестраховывалась, не наблюдалось. В редакции Морской уже слышал и о дневных концертах, проводимых вообще без электричества, и о внезапном отключении света и мужестве артистов, продолжавших танцевать без фонограммы под отбиваемые доброжелательным залом ритмы, и о вечерних представлениях, которые прерывались вырубанием электричества на пару часов, а потом возобновлялись.

Морской немного волновался: на афише он увидел Инну Герман, приму харьковского довоенного балета и свою давнюю добрую знакомую. Он уже знал, что Герман