не успела эвакуироваться и работала в оперном театре все время оккупации. Как это абсолютно не приспособленное к реальной жизни воздушное существо, блиставшее когда-то и в Ленинграде, и в Москве, справилось с тяготами последних лет? И как сейчас он, вернувшийся из безопасного Андижана и не проливший ни капли крови на фронте, сможет смотреть Инне в глаза? С чего начать беседу? Как не навязываться и, вместе с тем, подчеркнуть, что всегда помнил и ценил Инну и как человека, и как мастера и друга? Не проще ли остаться незамеченным, чтоб не тревожить балерину неловкими моментами?

— Вы здесь? Я вам ужасно рада! — Инна Герман заметила его первой и подошла, разрушив все замысловатые планы. — Что? Будете писать рецензию? — Она обернулась куда-то в глубь коридора и тихо позвала: — Дарина, нам повезло! Но что же вы стоите тут, Морской? Пройдемте в гримерку. Мой выход в танцевальных номерах — только во втором отделении, а в первом будут чтецы. У нас есть время. Кстати, это моя Дарина, она тоже чтец. Знакомьтесь.

Морской послушно шагнул за дверь со стандартной надписью «Посторонним вход воспрещен», пожал протянутую громадную руку, в суматохе представлений и эпитетов не сразу сориентировавшись, имеет ли он дело с женщиной или с мужчиной в платье.

— Дарина — драматический талант. И моя хорошая подруга. Или сестра, — продолжила разъяснения Инна, распахивая дверцу душной гримерки. — Я, знаете, не понимаю, как правильно сказать. Когда люди вместе переживают все ужасы оккупации, они становятся близкими друзьями, даже если раньше едва здоровались, пересекаясь в театре. Ну а сейчас, сражаясь бок о бок с нападками реэвакуированной администрации, мы все стали одной семьей.

— Простите? — Морской решился задать несколько прямых вопросов и услышанное ему сильно не понравилось.

— Они считают, что я танцевала для немцев, — говорила Инна, чуть склонив голову набок. — А что же мне было делать? Из города нас не забрали. Власть сменилась. Вышел указ — выходить на работу. Моя работа — сцена.

— Мы столько натерпелись, так ждали освобождения, а теперь на нас вымещают все зло, — подхватила Дарина, театрально хватаясь за голову и закатывая глаза. — Осуждение витает в воздухе. Это гадко. Паек в три раза меньше, чем у реэвакуированных. Ну, правда, — тут она хихикнула и подмигнула, мигом сменив амплуа, — в буфетах при клубах, куда нас зовут выступать, есть чем поживиться. Вы закажите чай хотя бы. Тут все продается, хоть и с ограничением на выдачу на руки, но за вполне смешные деньги.

— Я знаю, это звучит странно, — продолжала мысль Инна, ни за каким чаем Морского не отпуская, — но я танцую не для русских или немцев. Я танцую для искусства.

В растерянном взгляде примы было столько беспомощности, что Морской не смог промолчать.

— Вас обижают какие-то невежды, — спокойно сказал он. — Нормальные люди прекрасно понимают, что, исполняя «Лебединое озеро» в оккупированном городе, вы совершали подвиг. Вы заставили оккупантов уважать русский балет. Донесли им, что такое настоящая русская классика.

— Отлично сказано! — обрадовалась Дарина. И еще раз протянула Морскому руку для рукопожатия. — В следующий раз, когда нашего директора вызовут на ковер к очередному реэвакуировшемуся начальству, он так и скажет. Можно?

— Как вы правы! — улыбнулась Инна. — Мы не сдаемся и не жалуемся, вы не думайте. Мы все еще не теряем надежды доказать стране свою искреннюю преданность. Просто терпеть после каждого выступления все эти репризы про наши недавние пляски для немцев очень неприятно. Но везде есть хорошие люди. Надеюсь, нас поймут и прекратят травить. Я просто не ожидала, что со своими придется сражаться так же, как с врагами. Я могу быть фурией, вы знаете. Ею и была, например, когда ходила скандалить в «Новую Украину», после того как рецензию на наш балет поставили на одной странице с каким-то мерзким материалом об успехах гитлеровской армии. Я так ругалась, что никто не рискнул донести, представляете? Больше они про нас в таком ужасном окружении ничего не писали.

— О! — Морской обрадовался благоприятному стечению обстоятельств. — Инночка, а вы можете проконсультировать меня про сотрудников редакции этой газеты? Вы там кого-то знаете?

— Наверное, — Инна посмотрела настороженно. — Они полным составом ходили на спектакли и на разбор полетов тоже оставались. Наши разрешали, хотя я была против. Только… Я не хотела бы компрометировать кого-то, поэтому обещать правдивый ответ не могу.

— Меня интересует Долгов. Денис Денисович.

— А, — Инна вздохнула с явным облегчением. — Конечно, мы с Дариной его знаем. Тот случай, когда и правду не страшно говорить, потому что ничего плохого в ней нет. Милый, добрый юноша. Хороший, нежный запутавшийся мальчик.

— Да, — подтвердила драматическая подруга. — Хороший мальчик. Все балерины его любили. Когда узнали, что погиб, то очень плакали. Не представляю даже, как его мать переживает это известие. Впрочем, может, она его и не получит. Какой ужас! — всполошилась она, будто только сейчас осознала всю ситуацию. — До конца дней так и не узнать, что случилось с твоим единственным сыном! Верить, что он найдется. А он давно погиб в огне, сгорел заживо в госпитале, в который ты сама его и положила.

— Э… — Морской попытался, ничего не объясняя, получить побольше информации. — Простите, я не уловил. Можете пояснить все с самого начала?

— Пожалуй, можно, — хмыкнула Дарина. — Юноша погиб, мать уехала в Европу еще перед отходом первых немцев. Обвинять некого. Там очень сложная и трагическая история.

Оказалось, Долгов, хоть и сотрудничал с оккупационными властями, работая в газете, жил не слишком хорошо. Вернее плохо. Даже заболел. Попал в больницу как раз тогда, когда собирался с матерью убегать прочь из города при первом наступлении Красной армии. Мать выхлопотала ему место в больнице, но сама уехала, умоляя всех, кто оставался, помочь ее несчастному запутавшемуся мальчику встать на ноги, чтобы поехать вслед за ней. Они и помогли. Дарина лично носила передачку. Уже при наших.

— Наши, между прочим, всех, кто лежал в больницах, долечивали. Не важно, при какой власти ты сюда попал. Раз не военный и действительно болен — сначала вылечись, — рассказывала она. — А фашисты… Ну, вы и сами знаете.

— Тогда Дарина отнесла от нас немного фруктов Денечке — мы всей труппой скинулись. Узнала, что он уже хорошо себя чувствует, но все еще лежит в больнице, — продолжила Инна.

— Ходила только один раз, потому что носить особо было нечего, — снова вмешалась актриса, кажется, пытаясь оправдать свое не слишком рьяное участие в судьбе парня. — Я с матерью его дружила и обещала, конечно, парня навещать, но тут, казалось, нет нужды. Он оставался в больнице