русского к Богу, но один имел в виду поклонение Богу, другой – Его проклинание. – Итак, различие между западным и восточным безбожием вновь приводит нас к противоположности «точечного» и вселенского чувства.

Другие славяне чувствуют примерно то же, что и русские. Польская душа, настроенная, как и русская, по- мессиански, тоже склонна к проклинанию Бога, когда теряет самообладание от чрезмерных страданий. В жизни Мицкевича, классика польской поэзии, были времена, когда он был неистовым атеистом, мстя Господу за то, что Он терпит угнетение Польши русскими.

Европейцу такие настроения чужды. Поэтому он обычно неверно судит о русском безбожии. Он его воспринимает или за нравственное вырождение, или за гротеск, над которым можно посмеяться. В западной прессе всякий раз раздается громкий хохот, когда какой- нибудь коммунистический руководитель получает звание почетного безбожника. Европа не слышит скрытую трагическую ноту, которая сотрясает русский атеизм. Уже само слово «безбожный» вводит в заблуждение, поскольку оно – со времени перевода Библии Лютером – приобрело побочное значение злого. Кажется, и сами советские русские не осознают своего душевного состояния. Они называют себя не врагами Бога, каковыми являются, а безбожниками – не имеющими Бога.

Тем не менее, в европейской культуре есть кое-что сродни русскому атеизму. Рассказывают, что когда одного простого парижанина спросили в 1794 году, не деист ли он, тот ответил: «Je suis Anti-Dieu»[256]. Это был француз. На его месте мог бы оказаться и русский. Это был сторонник Эбера[257], который под маской религии разума выпустил на волю богоборческие силы. Он требовал упразднить Бога решением парламента, как если бы речь шла о свержении неугодного короля. Его приверженцы, как позже и большевики, громили церкви, во имя равенства сносили церковные купола, бросали в грязь церковные книги, сжигали исповедальни, рвали изображения святых. До сих пор точно не выяснено, в чем состояла существенная разница между «культом богини Разума» Эбера и деистским «почитанием Верховного существа» Робеспьера[258]. С точки зрения догматики, они, похоже, сводятся к одному. Различие тут в области душевного. И пропасть между ними в том же, в чем типично русский атеизм разнится от типично европейского.

Недостаток религиозности, даже в религиозных системах – отличительный признак современной Европы. Религиозность, даже в материалистических системах – отличительный признак Советской России. У русских религиозно все – даже атеизм. С ним мир впервые пережил невиданную крупномасштабную драму религиозного безбожия. Иначе говоря – это псевдоморфоза религии, рождение новой веры в форме безверия, нового учения о спасении в форме святотатственного бедствия. Религиозность здесь связана с представлениями, которые не совместимы с нею; она не находит в них адекватного выражения. Религиозный пафос, совершенно не европейский, с догматической жадностью набрасывается на учение, возникшее в рационалистической Европе. Отсюда то глубокое противоречие, которое разрывает изнутри русский атеизм и связанный с ним большевизм: противоречие между идеалом и методом, между целями мира и гуманизма – и преступными террористическими средствами. Это типичные признаки надлома русской души. Если надо выразить сущность большевизма одной меткой фразой, то подойдет такая формулировка: у русских марксизм сделался религией, а точнее – псевдорелигией. Ибо мы не можем назвать «религиозным» движение, которое на место абсолютных величин ставит бренные ценности, без признаков всеобъемлющей целостности, и разрозненные фрагменты, вырванные из целостной Вселенной. Религиозный пафос сам по себе еще не делает религии.

Как только стремление к Богу лишается своей естественной цели, оно цепляется за преходящее и начинает его обожествлять. Идя на поводу заблуждений, оно ошибается объектом и сооружает вокруг себя целое царство теней – религиозных суррогатов и идолов. Чему только в Советской России не поклоняются: машинам, технике, пятилеткам, общественному коллективу, Марксу, Ленину, Сталину, человечеству, пролетариату, мировой революции, в последнее время – даже Отечеству. Вот только одно свидетельство из многих, одно потрясающее доказательство того, насколько сильно жажда вечного преследует русского атеиста: «Более чем 30 лет назад я усвоил философию, что человеческая жизнь только тогда имеет смысл и в той степени, насколько она служит чему-то бесконечному. Для нас это бесконечное есть человечество». Это написал Иоффе[259] Троцкому ночью перед тем, как покончить с собой. (Из Троцкого: «Действительное положение в России», с. 260).

В русском безбожии чувствуется настроение крестовых походов, как и в догме Кальвина о завоевании мира для Христа или в учении Магомета о священной войне. Действительно, русские безбожники ведут священную войну, только не за святое дело.

Нашлись большевики, которые соорудили памятник Иуде – как бы святому святотатственного царства[260]. Но Иуда был и остается библейской фигурой – опять же пример того, что русский не может полностью освободиться от религии, даже если он неистовствует против нее.

Поскольку же русский атеизм уходит в трагическую первооснову русской души, в изначальную ненависть к жизн и, он несет в себе предрасположенность к тому, чтобы захватить человека целиком. Однако это еще не объясняет того, почему он развернулся в целое движение, к тому же – политическое движение такой силы; поскольку даже убеждение, внутренне созвучное сердцевине души, может оставаться в пределах духовного царства, не обязательно переходя к действиям. Убеждение может оставаться мнением или учением, не выражаясь в делах. В общем – да, но не у русских. Для русского с его устремлением к целостности невозможно мысль оторвать от дела. Что задумано – должно быть претворено в жизнь. Внутреннее переживание не должно оставаться внутри, оно должно выражаться и превращаться в действие – это русская черта, связанная с мессианской природой русских.

Эта мощная тяга к правдивости, стремление сделать истинным то, что представляется истинным, стремление мысли превратиться в действие – все это отразилось и в русском безбожии. Это стремление было достаточно сильным, чтобы из философского мнения образовать политическое движение. Все это придало русскому безбожию слабый отблеск того Царства, против которого оно с таким ожесточением воюет теперь.

Русские переняли атеизм из Европы. Он – лейтмотив современной европейской цивилизации, который все более четко проявлялся в ходе последних четырех столетий. Целью, к которой – сначала бессознательно – стремилась Европа, было разделение религии и культуры, обмирщение жизни, обоснование человеческой автономии и чистого светского порядка, короче – отпадение от Бога. Эти идеи и подхватила Россия, хотя они совершенно не соответствуют ее мессианской душе. Тем не менее, она не просто поиграла ими, но отнеслась к ним с такой серьезностью, на какую Европа до сих пор еще не отваживалась. Максималистский дух русских довел эти идеи до самых крайних последствий – и тем самым опроверг их. Большевицкое безбожие на своем кровавом языке