Хитрый старый горец не прокрутил бы свою семью на мясорубке, вот так… Я уже знал о том, что стало с Иликом. И с отцом. И видел мать. Постаревшую словно разом на сто лет…

- Он попросил время. Сказал, что все сделает. Тем временем я собрал твоих друзей.

Неужели у меня остались друзья?

- Да, Тамерлан. Много друзей. Ты сам знаешь. Все, кому ты когда-то помог. Все, с кем ты работал. Друзья были. И есть.

- Тогда почему, - я почти не могу говорить, словно внутренние вопли, которые разрывали грудь, сорвали мое горло. – Почему все случилось так?

- Не хватило какого-то дня. Алиевы заподозрили… думаю… Нет, знаю. Ильяс не сдержался. Он… Прости, Там, но твой брат сам виноват. Он прибежал к Алиевым, узнал о смерти какой-то девушки и сказал им…

- Что? – подрываюсь вскочить, поднимая корпус, забывая о том, что вокруг меня провода, что капельница торчит в руке, что перебинтована грудь… - Что?

- Девушка… Зоя…Прости Тамерлан. Но… она умерла…

Бросаюсь обратно на подушку.

Все.

Все это зря.

Вся эта война.

Все зря. Теперь мне все равно. Мне сохранили жизнь, и я понимаю зачем.

Чтобы я каждый день отмаливал грехи свои. Каждый день теперь, до самого конца.

А проживу я долго. Это отец умер рано, потому что его судьба была такой. Он сам виноват. А я буду жить долго, как деды мои и прадеды. Они живы еще. Все живы.

- Рустам, я… Я хочу знать, что случилось.

- Хорошо, Тамерлан.

Впрочем… какая разница? Если ее нет? Нет! Есть разница! Если Алиевы приложили к этому руку! Уничтожу! Всех! До последнего…

Понимаю, что бессмысленно, но...

- Алиевы получили свое. Шабкат мертв. Его порезали в камере. Старший Алиев тоже. Авария. Женщин мы не трогали.

- Значит, моя жена… она…

- Жива. Но… она под контролем.

- Где?

 - Сидит под домашним арестом. Без связи. Хотя… эту гадюку я бы прикончил. Не потому, что она Омара и меня… Она задушила девушку, которая ей еду приносила. Пыталась сбежать. Девушка из ее же семьи. Кажется… Мира.

 Та самая больная дочь? Оказалась… здоровой?

Я ничего не понимаю в этой жизни. Дожил до своих лет и… Как младенец.

Что это за мир такой, в котором сестра может убить сестру, чтобы спасти свою шкуру?

Или… это не мир такой? Это мы в нем такие?

- Выздоравливай, Там.

- Зачем? Зачем…

- Надо жить. Ради тех, кто вписался за тебя.

Прошу Рустама распорядиться, чтобы родственникам моих убитых бойцов выплатили хорошее пособие.  Илика определяю в лучшую клинику.

Мать… она остается со мной. Приходит каждый день.

Не могу ее видеть. Больно.

- Сынок… за что это все нам? За что?

Я знаю, за что. Помню каждое слово…

«Проклинаю! Слышишь? Проклинаю тебя, и всю семью твою, весь твой род! Гореть вам в аду за все, что вы сделали, слышишь? В аду гореть! До седьмого колена, до десятого! И ничем тебе свою вину не искупить, слышишь? Ничем! К тебе пришла чистая душа, невинная светлая! Любовь тебе свою отдала, а ты… Растоптал! Уничтожил! И не думай, что я тебя боюсь! И бандитов твоих! Не боюсь! И девочку свою я от вас спасу! А теперь пошел вон отсюда! Убирайся! Ни видеть, ни слышать она тебя не хочет! А деньги, которые твоя семья ей предлагала – пусть эти деньги у вас поперек горла встанут! Не принесут они вам счастья!»

Права она была. Деньги встали нам поперек горла. Поперек сердца. Не принесли счастья.

- Мать, не плач. Не надо. Хочешь – езжай на родину, я тебе куплю новый дом. Что хочешь?

- Хочу, чтобы вы били счастливы, сынок! Хочу, чтобы ты жил! Хочу, чтобы Илик встал на ноги, чтобы он мог видеть!

- Я живу, мама. Живу.

- Там… я хотела спросить… та девушка, Зоя… может быть, мне пойти к ней? Я готова ей в ноги упасть! Просить прощения за все!

В ноги упасть…

Поздно мама, слишком поздно в ноги падать.

- Не надо, мама. Не надо.

Я не плакал никогда. В детстве, быть может, самом раннем. Когда совсем был малышом.

Когда мать уходит, я стискиваю зубы, чувствуя, как горячая влага разъедает глаза.

Не выдерживаю и кричу. Громко. Руками разрываю бинты, срываю капельницы, провода, все… Зачем мне это? Зачем жизнь?

Прибегают сестры, врачи, что-то вкалывают в вену, и я отключаюсь.

Чуть бы побольше лекарства. Чтобы совсем. Наверное, можно попросить об этом?

Утром приходит доктор.

Я рассказываю о своей проблеме.

- Жить не хочешь, значит? Извини, Там. Я не Господь Бог. Я не могу решить этот вопрос. Зачем-то он оставил тебя на этой земле. Зачем-то сохранил твою жизнь. Возможно, ты должен исправить ошибки?

- Есть такие ошибки, которые не исправить, Товий Сергеевич…

- Есть. Знаю. Я и сам совершал такие ошибки. Фатальные. Но… видишь ли, есть законы бытия. Законы человеческие. Ты не можешь поправить одну ошибку, но ты можешь сделать так, чтобы кто-то не совершил такую же. Если ты погубил чью-то жизнь – значит, можешь чью-то спасти? У нас у хирургов именно так. Давай-ка, посмотрю тебя. Будет больно. Терпи.

Я готов вытерпеть любую физическую боль.

Не могу терпеть душевную.

Не могу.

И все же слова доктора занозой сидят в голове.

Я могу кого-то спасти. Могу что-то сделать хорошее. Искупить вину? Возможно ли это?

Думаю… да.

Выписывают меня через месяц. Я к тому времени не раз уже успел навестить Ильяса, который лежит в соседнем отделении. У него обожжена часть тела, он слепой, позвоночник сломан.

И он, как и я мертв внутри.

- Брат. Не хочу жить. Сделай что-нибудь. Найди… есть же таблетки… есть препараты сильные. Морфий. Может, можно принять больше…

Вижу глаза молоденькой сестрички, округляющиеся в ужасе. Это сиделка, которую приставили к моему брату. Сиделка, которую он постоянно изводит придирками.

- Тамерлан Александрович, он и у меня постоянно требует, чтобы я… но вы не волнуйтесь. Я не буду этого делать. Ни за какие коврижки! – так и говорит смешно, коврижки… - он мне деньги предлагает постоянно. Но я – кремень!

Хорошая девочка. Я отблагодарю ее потом. Обещаю.

Еще через месяц выписывают Ильяса. И я забираю девочку в дом, чтобы она была с ним там. Еще беру парня, молодого доктора, чтобы тоже помогал.

Целый месяц после выписки не могу