ухаживать за тобой? Я понимаю, у тебя малышка и времени будет мало, но я готов ждать.

И он ждал.

Я не позволяла ему приближаться ко мне, прикасаться. Он был очень терпелив.

Я позволила ему поцеловать себя как раз в тот день, после пикника.

Мама осталась с нашей Бусинкой, а мы с Петросом пошли купаться. Плавали долго, смеялись, было так хорошо! Потом он сказал, что на камнях могут быть ежи, и лучше он меня понесет.

Обнял, прижал к себе осторожно.

Мама была в доме. На променаде почти никого не осталось – пара спортсменов, считающих, что пробежка в пекло после обеда – полезна.

Нас никто не видел.

Его губы прикоснулись к моим очень бережно. Нежно.

Они были солеными. Мягкими. Поцелуй был таким легким сначала… словно он пробовал границы, до которых можно идти.

Прижал чуть сильнее и у меня стремительно заколотилось сердце.

Я вспомнила Тамерлана.

Горечь появилась во рту.

Первым желанием было оттолкнуть Петроса. Сказать, что мне это не нужно. Попросить оставить меня в покое. Но…

В то же время я думала – почему? Почему я буду отказывать себе в мужском внимании? Неужели я на всю жизнь так и останусь, обгоревшей свечкой? Обожжённой этой любовью букашкой?

Я позволила себя целовать.

Но потом он снова извинялся и говорил, что не будет торопиться.

Он и не торопится.

Мы общаемся уже три месяца. За это время целовались, наверное, раза три. Не считая того в море.

- Поедем?

Сегодня Петрос собрался везти нас в горы, в Троодос. В монастырь Киккос.

Это очень красивое место. Мы там с мамой уже были, наверное, через пару недель после переезда на Кипр.

Сами горы Троодоса весьма хороши после жаркого, выгоревшего на солнце побережья. Тут зелено, везде сосны. Дико орут цикады.

В монастыре мы прикладываемся к чудотворной иконе, и малышку тоже прикладываем.

Про эту икону ходит много легенд. Она закрыта окладом, видны только руки Богородицы. Говорят, что писал икону сам святой Лука, с натуры. То есть ему позировала Дева Мария. И лик ее был так ярок и светел, что писать он мог только глядя в воду речную. А когда закончил, то от иконы шел такой свет, что пришлось укрыть ее от людских глаз. Еще существует легенда, что один из правителей Кипра захотел снять серебряный оклад и посмотреть, на самом ли деле так сияет лик. Он сделал это и ослеп.

Петрос любит рассказывать нам с мамой самые разные истории, связанные с Кипром. Он обожает свой остров, заражает нас этой любовью.

Я уже и не представляю, что можно жить где-то в другом месте.

Хотя порой, зимой, мы с мамой скучаем по заснеженной Москве.

Мы выходим из храма, мама берет Светланку, устраивает ее в коляске и говорит, что хочет немного прогуляться.

Я же направляюсь к торговым рядам с сувенирами.

Правда, идти туда с Петросом было неловко. Я знаю, что он начнет скупать все, на что я только ни посмотрю.

Так и происходит.

- Петрос, хватит! Вот этот мед точно был уже лишним! И бутылка «Командарии» тоже!

- Твоя мама любит добавлять капельку в чай. Я помню.

Помнит. Он на самом деле запоминает все, что касается меня и мамы.

Он складывает мои покупки в машину, и предлагает так же прогуляться до смотровой площадки. Мы идем, он держит меня под руку, потом приобнимает за талию.

Мне приятно. Очень приятно его внимание, его отношение.

И мне нравятся его глаза. Глаза цвета виски. И ямочки на щеке и на подбородке.

И я почему-то чувствую, что вся дрожу рядом с ним. Не от холода. Не от страха.

Мне…

Мне хочется, чтобы он меня обнял. Хочется, чтобы он смотрел на меня так, как смотрит иногда, когда не знает, что я исподтишка тоже за ним наблюдаю. Словно его глаза окутывают сладкой карамелью, такой теплой, такой уютной. Смотрит мечтательно и улыбается.

Я дрожу, потому что хочу, чтобы он меня поцеловал. По-настоящему. Так, как целовал неделю назад, когда приехал после недельного отсутствия – ему пришлось летать в Грецию по делам.

Целовал, и шептал мне, как соскучился.

- Зоя, ты из меня монаха сделала. Я ни на одну женщину смотреть не могу. Только ты везде, только тебя хочу, в тебе нуждаюсь. Ты как родник чистый и светлый. Так хочу напиться из тебя!

И я тоже хочу. Вот сейчас в эту минуту хочу, чтобы он из меня напился!

Решаюсь, когда мы подойдем к смотровой – я сама его поцелую!

Мы идем, и я вижу, что там стоит инвалидная коляска, а в ней какой-то парень.

***

Мне не хочется туда идти. Почему-то совсем не хочется разрушать чье-то уединение.

- Петрос, давай не пойдем туда. Там человек. Я не хочу.

- Пойдем куда ты скажешь, я готов…

- А если… если мы сойдем с дорожки, подойдем ближе к краю? Это же не опасно?

- Нет, тут есть тропинки, я проведу.

Мы идем, и он показывает мне какие-то кусты, ягоды с которых рвать нельзя, цветы красивые, а я думаю только о том, чтобы быстрее уйти дальше от всех.

- Петрос.

- Что?

- Петрос…

Не могу говорить. Но он все понимает по моим глазам. Подходит ближе.

- Зоя.

Хочу попросить, чтобы он поцеловал меня, но разве надо его просить?

Его руки оказываются на моей талии, глаза все ближе. От него пахнет чем-то жгучим, перцем и сандалом. И мужчиной. Моим мужчиной. Я очень хочу, чтобы он стал моим мужчиной! А я бы с ним почувствовала, что такое быть женщиной! Любимой женщиной! Не игрушкой. Не забавной зверушкой, с которой интересно поиграть. Женщиной.

- Зоя…

Он целует меня, и у меня кружится голова, и в груди очень тесно, потому что сердце мое все больше, больше… Одна его рука зарывается в мои волосы. Как хорошо, что я отказалась от идеи стричь их коротко и решила снова отрастить! За этот год они выросли так сильно! Конечно, еще далеко до той моей золотой шевелюры, и кажется, они стали чуть светлее – ну да, выгорают на солнышке.

- Зоя…

- Петрос…

Он высокий, широкий в плечах, у него узкая талия. Он красив как греческий Бог. И… кажется я его люблю.

Потому что за все эти три месяца я ни разу не заплакала! Даже когда Светланка мучалась животиком и было тяжело – Петрос организовал и доктора, и