– Так разве вас не убили? – воспользовавшись паузой, быстро спросил я. Его «толстовщина» стала доставать. Ковров кивнул:

– Я задавал себе этот вопрос многие годы. Именно умер. Сам. Намеренно. Пусть пистолетная пуля в сердце, пусть дуэль, но я знал, чем все кончится. Значит – самоубийство. И потому мне, как и вам, дано время понять, что мы сделали не так, почему не лежим спокойно в могиле.

– А вы хотели бы лежать?

– Да. К чему такая жизнь? – Ковров обвел рукой кладбище. – Чужой мир, чужое время?

Ну, это кому как. Мне лично лучше существовать так, чем в могиле. И то, что мне дан такой шанс, я не считаю проклятием. Правда, благословением это тоже не назовешь… Но спорить с Ковровым не буду. А странно все-таки, что он воскрес. Пока мне логику высших сил не понять. Почему я, почему Ковров? Но когда-нибудь я это узнаю.

Рассказ Коврова не потряс, но заставил задуматься. Не было в нем ничего особенного, типичная история тех времен. Похожее все классики описывали. Все просто, если не считать, что рассказал ее человек, умерший почти два века назад. И еще одного совпадения. Ту утопленницу под мостом тоже звали Дарья…

– Знаете, я недавно видел одну девушку… Вернее, не девушку, а… В общем, она утонула много лет назад. И ее тоже зовут Дарья.

– Что вы говорите? – привстал Ковров. – Когда и где вы ее видели?

– Как раз на правой стороне… Переходишь через Большеохтинский мост…

– Ах, не знаю я этих названий! – схватился за голову Павел Иванович. – Место, место какое?!

– Речка там есть, в Неву впадает. Дома стоят старые, от метро недалеко… – сложно было что-то объяснять – тот район я знаю плохо. – Через речку мост есть. Говорят, там она и утопилась когда-то.

Слова разбудили не самые приятные воспоминания, и почти осязаемая дымка ужаса окутала меня.

– Быть может, это она! – воскликнул Ковров. Он был в необычайном волнении. – Андрей, прошу вас, как друга: я должен с ней встретиться!

– Ну и встречайтесь, – пробормотал я в недоумении. – Я-то тут при чем?

Ковров в отчаянии заломил руки. Похожий жест я видел в старых черно-белых фильмах. Но он не играл:

– Я не могу уйти отсюда! По крайней мере, сейчас. И потом, вдруг это не она? Тогда и вовсе… – Он посмотрел мне в лицо. – Андрей, прошу вас, окажите услугу: покажите ей это.

В мою ладонь лег маленький медальон. Странно, я ощущал его тяжесть, но одновременно видел золоченую металлическую крышку насквозь. И локон женских волос внутри. Медальон был призрачным, таким же, как и его хозяин.

– Если это Дарья, она узнает его!

Я кивнул Коврову и задумался. Вот дела. А если, действительно, она и есть та Дарья? Ничего себе: умереть более двухсот лет назад – и встретиться с любимой, но в ином облике. Она русалка, он – призрак. Романтика. Хотя в истории Коврова романтики мало. Скорей суровая реальность, горькая, задевающая душу правда.

– Молодой человек!

Я словно очнулся от тягучего, неприятного сна. Ко мне спешил человек в черной униформе. Очевидно, он видел и даже, быть может, слышал, что я с кем-то разговариваю, но лицо сохранил невозмутимое. Привык уже, наверное. Здесь всякого насмотришься…

– Лавра закрывается. Пройдите к выходу.

– Хорошо, – сказал я. – Дайте мне одну минутку. Попрощаться.

– Поторопитесь, – сказал охранник и пошел обратно. Я с благодарностью взглянул ему вслед. Приятно, когда тебя понимают.

– Вас еще видят, – с завистливой горечью проговорил Павел Иванович. – Счастливый вы человек. Меня давно никто не видит, кроме таких же, как я, мертвецов. Я пустое место, призрак, я не имею тела, но разговариваю, мыслю, чувствую. Разве не удивительно, не странно? Что тогда есть смерть?

– Странно, – быстро согласился я. Вдруг одна мысль пришла мне в голову. Я давно хотел спросить Коврова, да все откладывал. – А почему меня видят, а вас – нет? Мы же оба мертвые.

– Я – да, а вы – не совсем.

– Что? – переспросил я. – Как это: не совсем? Как можно быть «не совсем мертвым»?

– Вы не знаете? Ах да, все забываю, новое поколение… Живые могут вас видеть, пока не исполнятся сорок дней. И…

– Каких сорок дней? – пролепетал я, хотя уже догадался.

– Со дня смерти, – пояснил Ковров. – В народе сороковинами называют.

День потемнел. Небо налилось угрожающей синевой, сгустилось и ударило по голове. Я беззвучно раскрывал рот, как вытащенная на берег рыба. Ковров забеспокоился:

– Что с вами? Вы… не знали? Как же так? Вам должны были сказать… Впрочем…

Он стушевался и замолк. Да что тут скажешь? Сколько мне осталось быть видимым? Я напрягся, пытаясь вспомнить дату своей смерти, но не мог сосредоточиться. В конце концов остановился на двадцати днях. Да, примерно двадцать дней осталось. Нет, меньше. Пятнадцать! Или восемнадцать? Надо сосчитать, но цифры никак не желали складываться, и сколько дней в июне, я вспомнить не мог. Тридцать или тридцать один? Теперь даже один день имел огромное значение!

– …через сорок дней я исчезну? – ошеломленно пробормотал я.

– Нет, не исчезнете, – успокаивающе поправил Ковров. – Просто живые перестанут вас видеть и чувствовать. Как меня. В мире мертвых вы оста… Куда же вы, Андрей? Вы поможете мне?

Я обезумел. Я побежал через кладбище так быстро, как только мог, с ужасом понимая: как быстро ни беги, от судьбы не убежишь…

Примчавшись домой, бросился к календарю. Сегодня седьмое июля. Когда я утонул? Домой пришел девятнадцатого. Да, точно, девятнадцатого. И Костя сказал, что два дня меня не было. Значит, с моста я прыгал семнадцатого. Считаем… Никогда не думал, что придется считать дни до смерти. До точной, неумолимой даты, когда… Я не мог считать. Надо. Надо! Я сбивался, начинал считать заново и, наконец, остановился на сороковом дне. Двадцать шестого июля. А сегодня седьмое. Девятнадцать дней осталось, меньше трех недель…

Никто ничего мне не сказал об этом. Ни Архип, ни Слизень, ни Анфиса. Точнее, Архип на что-то намекал, но о сорока днях я услышал впервые. И не от него. Почему – не знаю. Из злого умысла? Или потому, что в любом случае ничего не изменится? Сорок дней или четыреста – какая разница, все равно мертвец…

А может, неспроста это? Я хочу, до яростной дрожи хочу в это верить! Внезапно, в один миг, передо мной обозначилась цель: узнать, что будет дальше? Что случится, когда пройдут сорок дней? Стану невидим для смертных – и только? Нет, чувствую, что не только. Но кто даст ответ?

Да, я слышал, что душа окончательно покидает тело именно на сороковой день, но после того, как я утонул, даже не задумывался об этом. Как же так? Осталось каких-то девятнадцать дней, и никто – ни мама, ни Юля больше не увидят меня! Никогда!

Надо что-то делать! Но что? И какой прок, если я расскажу об этом? Во-первых, кто поверит? А если и поверят, кто сможет остановить время? Или вылечить от смерти? Бежать к врачам и ученым, может, что-то придумают? Запустят сердце током… Нет, ничего не выйдет. Я помню, как меня тряхануло в офисе. Хоть бы что.