пытка принимала форму объятий;

Ритуальная мука смерть освящала;

Поклонение предлагалось Небожественному.

Новые эстетики искусства Ада,

Что учили ум любить то, что душа ненавидит,

Навязывали верность трепещущим нервам

И принуждали нежелающее тело вибрировать.

Слишком сладкая и чересчур гармоничная, чтобы возбуждать

В том режиме, что пачкал существа сердцевину,

Была запрещена красота, чувство сердца вогнано в спячку,

И на их месте лелеялись ощущения трепеты;

Мир для струй чувственного призыва зондировался.

Здесь холодный материальный интеллект был судьей

И нуждался в чувственных уколах, встряске и плети,

Чтобы его твердая сухость и мертвые нервы могли ощущать

Какую-то страсть, силу и острый вкус жизни.

Новая философия теоретизировала зла правила,

Сияя в своей славе в декаданса мерцающей гнили,

Или давала питоньей силе убедительную речь

И вооружала первобытное животное знанием.

Над жизнью и Материей лишь размышляя, сгибался

Разум, измененный по образу зверя, на задних лапах стоящего;

Он в яму протискивался, чтобы докопаться до истины,

И освещал свои поиски подсознания вспышками.

Оттуда пузырясь поднимались, пятная более высокий воздух,

Грязные и гниющие секреты Пучины:

Это называлось позитивным фактом и жизнью реальной.

Это сейчас составляло атмосферу зловонную.

Звериная страсть кралась из тайной Ночи,

Чтобы наблюдать за свою добычей глазами пленяющими:

Вокруг него, как огонь с языками плюющимися,

Развалился и смеялся скотский экстаз;

Воздух животными и свирепыми был наполнен желаниями;

Толпящиеся и жалящие роем чудовищным

В его мозг с пагубным жужжанием вдавливались

Мысли, что могли отравить самое небесное дыхание Природы,

Принуждающие веки противящиеся зрение мучить

Действия, что мистерию Ада показывали.

Все, что там было, было по этому образчику сделано.

Подчиненная раса населяла те части.

Демоническая сила, скрывающаяся в человека глубинах,

Что вздымается, подавленная человеческого сердца законом,

Напуганная спокойными и суверенными глазами Мысли,

Может в огне и землетрясении души

Подняться и, к родной ночи взывая,

Опрокинуть резон, оккупировать жизнь

И отпечатать свое копыто на дрожащей почве Природы:

Она была для них их существа пламенеющей сутью.

Могучая энергия, бог-монстр,

Суровый для сильного, неумолимый для слабого,

Он пялился на грубый безжалостный мир, который он сделал,

Каменными глазами своей идеи фиксированной.

Его сердце было пьяно вином ужасного голода,

В страданиях других он ощущал восторг трепетный

И смерти и разрушения грандиозную музыку слушал.

Иметь силу, быть господином единственной добродетелью и благом было.

Он требовал весь мир для обитаемой комнаты Зла,

Для своей партии беспощадного тоталитарного царствия

Жестокой судьбы созданий дышащих.

Все по одному плану сформировано и стандартизировано было

Под бездыханным весом темной диктатуры.

На улице, в доме, в советах, дворах

Он встречал существ, которые выглядели, как люди живые,

И поднимались в речи на крыльях мысли высоких,

Но давали убежище всему, что ниже человека и подло,

Ниже, чем самая низкая рептилия ползает.

Резон, для близости к богам предназначенный

И поднятый к небесному уровню касанием разума,

Лишь усугублял своим лучом освещающим

Их врожденной природы кривую чудовищность.

Часто, знакомое лицо изучая,

Радостно встреченное на каком-то повороте опасном,

Признать взгляд света надеясь,

Его зрение, внутренним глазом духа предупрежденное,

Открывало внезапно там Ада торговую марку

Или видело со внутренним чувством, что ошибиться не может,

В сходстве прекрасной или мужественной формы

Демона, гоблина и упыря.

Высокомерие царило холодной силы с каменным сердцем,

Могучей, послушной, одобренной законом Титана,

Громкий хохот великанской жестокости

И свирепые довольные дела людоедских насилий.

В этом обширном циничном логове зверей мыслящих

Поиски следа жалости и любви тщетны;

Там нигде не было касания сладости,

Одна только Сила и ее прислужники, жадность и ненависть:

Там страдающему помощи не было, никто не спасал,

Никто не смел сопротивляться или произнести благородное слово.

Вооруженная защитою тиранической Силы,

Подписывающая эдикты своего правления страшного

И использующая как печать кровь и пытку,

Тьма прокламировала свои лозунги миру.

Рабское, носящее наглазники молчание в уме водворилось

Или лишь заученный урок повторяло,

В то время как митрой пожалованная, носящая доброго пастыря жезл

Фальшь возводила на трон в напуганных и распростертых сердцах

Культы и кредо, что живую организуют смерть

И убивают душу на алтаре лжи.

Все были обмануты или своему собственному обману служили;

Истина в той удушающей атмосфере не могла жить.

Там верило в свою собственную радость несчастье

И обнимали свои жалкие глубины слабость и страх;

Все, что низко и полно грязных мыслей, основой,

Все, что серо, бедно и жалко,

Дышало в вялом довольстве своим естественным воздухом

И не ощущало стремления к избавлению божественному:

Высокомерные, надсмехающиеся над состояниями более светлыми,

Люди бездн презирали солнце.

Огражденное самодержавие свет исключало;

Утвердившееся в своей воле быть своей собственной серою самостью,

Оно превозносило свои нормы как уникальный и великолепный образчик:

Свой голод оно успокаивало грабителя грезами;

Щеголяя своим крестом рабства словно венцом,

Оно цеплялось за свою жестокую автономию мрачную.

Бычья глотка, на своем языке медном ревущая;

Его тяжелый и бесстыдный шум, Пространство полнящий,

И грозящий всем, кто осмеливается прислушаться к истине,

Требовал монополии на избитое ухо;

Оглушенное согласие его голосование давало,

Выкрикиваемые в ночи хвастливые догмы

Хранили для падшей души, когда-то считавшейся богом,

Гордость ее абсолюта пучинного.

Одинокий открыватель в тех угрожающих царствах,

Охраняемых как города термитов от солнца,

Подавленный среди толп, топота, шума и вспышек пламени,

Проходящий от сумерек к сумеркам еще более опасным,

Он боролся с силами, что вырывали из ума его свет,

И отбивал от себя их влияния цепляющиеся.

Вскоре он прошел в смутное пространство без стен.

Ибо сейчас населенные тракты были оставлены сзади;

Он гулял между широкими берегами бледнеющего вечера.

Вокруг него росла протяженная духовная пустота,

Угрожающая пустыня, зловещее одиночество,

Что оставляло ум обнаженным перед нападением невидимым,

Пустою страницей, на которой все, что угодно, могло написать

Совершенно чудовищные послания без контроля.

Путешествующая точка по идущим вниз дорогам Сумерек

Среди бесплодных полей, сараев и тянущихся беспорядочно хижин,

Среди редких призрачных искривленных деревьев,

Он чувство смерти и сознательной пустоты встретил.

Но до сих пор невидимая враждебная Жизнь там была,

Чье равновесие, подобное смерти, сопротивляющееся свету и истине,

Делало живой унылую брешь в недействительности.

Он слышал вызывающие страх голоса, что отвергали;

Атакуемый мыслями, что как призрачные орды кишели,

Жертва таращащимся фантомам мрака

И ужаса, со своим летальным ртом приближающегося,

Ведомый странною волей вниз, всегда вниз,

Небо свыше — коммюнике Рока,

Он старался защитить свой дух от отчаяния,

Но ощущал ужас нарастающей Ночи

И Пучину, поднимающуюся его душу требовать.

Затем кончились жилища созданий и их форм

И одиночество обернуло его в свои безгласные складки.

Все исчезло внезапно,