словно мысль вычеркнутая;

Его дух стал пустой слушающей бездной,

Лишенной мертвых иллюзий мира:

Ничего оставлено не было, даже злого лица.

Он был наедине с серой Ночью питоньей.

Густое и безымянное Ничто, сознательное, немое,

Которое казалось живым, но без тела иль разума,

Жаждало всех существ уничтожить,

Чтобы оно могло быть вовеки нагим и единственным.

Словно в неосязаемых челюстях зверя бесформенного,

Сжимаемый, удушаемый тем жаждущим липким пятном,

Влекомый к какому-то гигантскому черному рту,

Глотающему горлу и брюху рока огромному,

Его существо из своего собственного поля зрения скрылось,

Утягиваемое к глубинам, что его падения жаждали.

Бесформенная пустота его борющийся мозг угнетала,

Тьма жестокая и холодная парализовала его плоть,

Нашептываемые серые внушение холодили его сердце;

Увлекаемая змеиной силой из своего теплого дома

И к затуханию в мрачной пустоте волочимая,

Жизнь цеплялась за свое место веревками хватающего воздух дыхания;

Его тело темным языком было обхвачено.

Существование задыхалось, борясь, чтоб выжить;

Надежа гасла, в его пустой душе погибала,

Вера и память отмененные умерли

И все, что духу в его пути помогает.

Через каждый натянутый и болящий нерв полз,

Оставляя позади свой мучительно трясущийся след,

Безымянный и невыразимый страх.

Как когда море приближается к жертве, неподвижной и связанной,

Так его постоянно молчащий ум приближение встревожило

Неумолимой вечности

Невыносимой и нечеловеческой боли.

Ее он должен терпеть, его надежда на небеса удалилась;

Он должен существовать вечно без угасания мира

В медленном страдающем Времени и мучимом Пространстве,

Мучимое ничто — бесконечное его состояние.

Безжизненная пустота была сейчас его грудью,

И в том месте, где когда-то была светлая мысль,

Как бледный и неподвижный призрак лишь оставалась

Неспособность к надежде и вере

И мертвая убежденность побежденной души,

Бессмертной еще, но свою божественность утерявшей,

Себя потерявшей и Бога, и миры более счастливые.

Но он крепился, успокаивал тщетный ужас, терпел

Душащие кольца агонии и страха;

Затем мир вернулся и души взгляд суверенный.

Пустому ужасу спокойный Свет отвечал:

Неизменное, неумирающее и нерожденное,

Могучее и молчаливое Божество в нем проснулось

И лицом к лицу встречало опасность и страдание мира.

Он овладел с одного взгляда Природы потоками:

Он встречал своим неприкрытым духом Ад обнаженный.

Конец песни седьмой

Песнь восьмая

Мир Фальши, Мать Зла и Сыны Тьмы

Затем спрятанное сердце Ночи он смог увидеть:

Труд его бессознательности полной

Явил свою ужасную Пустоту бесконечную.

Бездушная незаполненная Бесконечность была там;

Природа, что отрицала вечную Истину

В тщетной хвастливой свободе своей мысли,

Надеялась отменить Бога и одной царствовать.

Там не было ни суверенного Гостя, ни Света свидетельствующего;

Без чьей-либо помощи она будет творить свой собственный унылый мир.

Ее большие слепые глаза выглядывали на демонические действия,

Ее глухие уши слушали неправду, которую ее немые уста говорили;

Ее огромная сбивающая фантазия приняла обширные формы,

Ее бездумная чувственность дрожала в жестоких тщеславиях;

Порождающие принцип жизни животный

Зло и боль породили душу чудовищную.

Бесформенных глубин поднялись Вожди,

Великие существа Титанические и демонические силы,

Мировые эго, терзаемые вожделением, мыслью и волей,

Широкие разумы и жизни без духа внутри:

Нетерпеливые архитекторы дома ошибки,

Лидеры космического неведения и беспокойства

И спонсоры горя и смертности

Воплощали темные Идеи Пучины.

Тенистая субстанция пришла в пустоту,

Смутные формы рождены были в немыслящей Пустоши

И вихри встретились и Пространство враждебное сделали,

В черных складках которого Существо представило Ад.

Его глаза, мрак трехслойный пронзая,

Отождествляли свое зрение со слепым взглядом тьмы:

Привыкнув к неестественной тьме, они видели

Нереальность, реальною сделанную, и сознательную Ночь.

Неистовый, жестокий и грозный мир,

Древнее лоно огромных пагубных грез,

Извивался как личинка в смутной неясности,

Что хранит ее от остриев стрел звезд Неба.

Это ворота фальшивого Бесконечного были,

Абсолютов гибельных вечность,

Необъятное отрицание духовных вещей.

Все, некогда в сфере духа самосветящееся,

Превратилось сейчас в свои собственные противоположности темные:

Бытие в плоскую пустоту коллапсировало,

Что была, однако, родителем миров нулевым;

Бессознательность, заглатывающая космический Разум,

Продуцировала вселенную из своего летального сна;

Блаженство, впавшее в черную кому, бесчувственное,

Свернулось обратно в себя, и Радость вечная Бога

В фальшивой мучительной фигуре страдания и горя

Была еще на кресте печально прибита,

Утвержденном в почве немого бесчувственного мира,

Где рождение было болью, а смерть — агонией,

Чтобы все вскоре тоже превратилось снова в блаженство.

Мысль села, жрица Порочности,

На свою черную треногу триединой Змеи,

Противоположными знаками вечный почерк читающая,

Колдунья, перевертывающая Бого-каркас жизни.

В темнеющих боковых приделах со злыми глазами вместо ламп

И фатальными поющими из апсид голосами,

В странных инфернальных неясных базиликах,

Гулко звучащих магией нечестивого Слова,

Зловещая глубокая Инициация

Вершила ритуал своих Мистерий.

Там страдание было Природы повседневною пищей,

Манящей к мучимому сердцу и плоти,

И была восторга формулой пытка,

Боль пародировала небесный экстаз.

Там Добро, вероломный садовник Бога,

Поливало добродетелью анчар мира

И, внимательное к внешнему слову и действию,

Прививало его лицемерные цветения к прирожденному злу.

Все высокие вещи служили их противоположности низкой:

Формы Богов поддерживали демона культ;

Лик Небес стал маской и силком Ада.

Там в сердце феномена тщетного,

В корчащемся ядре огромной деятельности,

Он увидел Форму, безграничную и неясную,

На Смерти сидящую, что всех рожденных глотает.

Холодное застывшее лицо с ужасными глазами бездвижными,

Ее страшный трезубец в ее тенистой руке

Вытянут, которым она пронзала одною судьбой все создания.

Когда ничего, кроме Материи без души, не было

И пустота, лишенная духа, была сердцем Времени,

Тогда Жизнь впервые коснулась Пучины бесчувственной;

Пробуждая абсолютную Пустоту к надежде и горю,

Ее бледный луч ударил Ночь неизмеренную,

В которой от своего собственного зрения Бог прятал себя.

Во всех вещах она искала их мистичной дремлющей истины,

Несказанного Слова, что воодушевляет бессознательные формы;

Она шарила в его глубинах в поисках Закона незримого,

Нащупывала в смутном подсознании его ум

И старалась найти способ, чтобы дух был.

Но из Ночи другой ответ приходил.

Семя было в ту нижнюю матрицу брошено,

Немая неапробированная шелуха извращенной истины,

Ядро бесчувственной бесконечности.

Чудовищное рождение подготовило свою форму космическую

В титаническом эмбрионе Природы, Неведении.

Затем в фатальный и огромной важности час

Нечто, что выпрыгнуло из сна Несознания полного,

Неохотно рожденное немой Пустотой,

Подняло на фоне звезд свою зловещую голову;

Затемняя землю отбрасываемой тенью своего огромного тела Рока,

Оно захолодило небеса угрозой лица.

Безымянная Сила, тенистая Воля поднялась,

Необъятная и чуждая нашей вселенной.

В непостижимом Намерении, которое никто не может измерить,

Обширное Небытие облачило себя формой,

Безграничное Незнание