к ним, как Небеса к Богу и Истине.

Несправедливость оправдывала декретами твердыми

Суверенные гири легализованной торговли Ошибки,

Но все эти гири были фальшивы и ни одна не была одинаковой;

Постоянно она наблюдала за своим мечом и весами,

Чтобы никакое святотатственное слово не могло обличить

Освященные формулы ее старого дурного правления.

В высокие вероисповедания закутанное своеволие всюду ходило

И лицензия шествовала, болтая о порядке и правильности:

Там не было алтаря, к Свободе поднятого;

Подлинная свобода вызывала отвращение и травилась:

Гармонии и терпимости нигде не могли быть увидены;

Каждая группа провозглашала свой страшный и голый Закон.

Каркас этики выпячивался библейскими правилами

Или теория страстно верила и превозносила

Табличку, выглядевшую священным кодом высоких Небес.

Формальная практика, бронею и железной кольчугой покрытая,

Давала грубому и безжалостному роду воинственному

Вышедшему из недр диких земли

Гордую непреклонную позу благородства сурового,

Гражданскую позу, негибкую, грозную.

Но все их приватные действия изобличали ту позу:

Полезность и сила были их Правом и Истиной,

Орлиная жадность загребала свое добро вожделенное,

Клювы долбили и когти рвали любую добычу, более слабую.

В их сладкой секретности приятных грехов

Они повиновались Природе, а не моралисту Богу.

Несознательные торговцы в узлах противоположностей,

Они делали то, что в других стали б преследовать;

Когда их глаза глядят на порок ближнего,

Они негодованием горят, добродетельным гневом,

Забыв о своих собственных глубоко скрытых проступках,

Подобные своре они побивали камнями соседа, в грехе уличенного.

Прагматичный судья внутри издавал декреты фальшивые,

Формулировал на основе справедливости беззакония худшие,

Обосновывал злые деяния, санкционировал шкалу

Интереса и желания меркантильного эго.

Так баланс сохранялся, так жить мог тот мир.

Фанатичный пыл толкал их культы безжалостные,

Всякая вера, что была не их, кровоточила, как ересь бичуемая;

Они допрашивали плененного, пытаемого, сжигаемого или избиваемого

И заставляли душу оставить правду или умереть.

Среди своих сталкивающихся кредо и воюющих сект

Религия сидела на троне, испачканном кровью.

Сотни тираний притесняли и убивали

И основывали единство на обмане и силе.

Лишь видимое как реальное там ценилось:

Идеалом было циничной насмешки удар;

Обсуждаемый толпою, передразниваемый просвещенными умами,

Духовный поиск скитался отверженный, –

Самообманывающая паутина мысли мечтателя

Или сумасшедшая химера, или лицемера фальшивка, –

Его страстный инстинкт, ступая через умы затемненные,

Терялся в кругооборотах Неведения.

Ложь там была истиной, а истина — ложью.

Здесь должен путешественник Пути, вверх устремленного, –

Ибо царства Ада отваживающегося искривляют небесный маршрут, –

Делать паузу или проходить медленно через это пространство опасное,

Молитва на его губах и великое Имя.

Если бы не распознания зондирующее все острого копья острие,

Он мог бы оступится в бесконечные сети фальшивости.

Он должен часто через плечо назад озираться,

Как тот, кто на своей шее ощущает дыхание врага;

Предательский удар, еще таящийся сзади,

Может повергнуть и пригвоздить к земле нечестивой,

Его спину пронзить Зла острым колом.

Так может он на дороге Вечного пасть,

Потеряв право на единственный шанс духа во Времени

И никаких новостей от него не достигнет ждущих богов,

Отмеченное "пропавшим без вести" в реестре душ

Его имя станет надежды провалившейся индексом,

Позицией мертвой звезды вспоминаемой.

Только те в безопасности были, что в своих сердцах Бога хранили:

Храбрость — броня их, вера — их меч, они должны продвигаться,

Рука готова разить, разведывать — глаз,

Бросающие внимание вперед как копье,

Герои и солдаты армии Света.

И с трудом даже в том случае, ужасные минуя опасности,

Освобожденные в более спокойном и чистом воздухе,

Они осмеливаются наконец дышать и опять улыбаться.

Снова они движутся под солнцем реальным.

Хотя Ад на власть претендует, дух еще силу имеет.

Эти Ничейные Земли он прошел без дебатов;

Его послали высоты, его Пучина желала:

Никто не встал у него на пути, ничей не запрещал голос.

Ибо быстр и легок бегущий вниз путь,

А сейчас его лицо было повернуто к Ночи.

Более великая ждала тьма, худшее царство,

Если что-то может быть хуже того, где все есть зла крайность;

Все же, неприкрытое рядом с прикрытым есть обнаженное худшее.

Там Бога, Истины и небесного Света

Никогда не было, или же они не имели силы там больше.

Как когда кто-то скользит в транс момента глубокого

В другой мир над границею разума,

Он пересек границу, чей тайный след

Глаз не мог видеть, лишь душа чувствовала.

В бронированные суровые владения он пришел

И увидел себя скитающимся, как душа затерявшаяся,

Среди грязных стен и первобытных трущоб Ночи.

Вокруг него толпились серые и убогие хижины,

С гордыми дворцами извращенной Силы граничащие,

Нечеловеческие кварталы и демонические палаты.

Свою ничтожность гордое в злом обнимало;

Нищета, посещающая часто великолепие, давила те жестокие

Серые пригороды городов грезы-жизни.

Там Жизнь выставляла душе-зрителю

Теневые глубины ее странного чуда.

Сильная и падшая богиня, надежды лишенная,

Затемненная, деформированная какими-то ужасными заклинаниями Горгоны,

Как может проститутка, императрица в притоне,

Нагая, бессовестная, ликующая, она поднимала

Свой злой лик опасного очарования и красоты

И, притягивая паникующего к вызывающему дрожь поцелую,

Между великолепием своих фатальных грудей

Заманивала в их пучину падение духа.

Через его поле зрения она множила

Как на сценическом фильме или движущейся пластинке

Неумолимое великолепие своих кошмарных пышностей.

На темном фоне бездушного мира

Она ставила между пылающим светом и тенью

Свои драмы горя глубин,

Написанные на агонизирующих нервах созданий живущих:

Эпосы ужаса и жестокого величия,

Кривые статуи, брошенные и заскорузлые в грязи жизни,

Избыток отвратительных форм и мерзких дел

Парализовал жалость в стывшей груди.

В балаганах греха и ночных посещений порока

Величаемые низости похотливости тела

И грязные фантазии, врезанные в плоть,

Превращали в декоративное искусство вожделение:

Оскорбляя дар Природы, ее извращенное искусство

Увековечивало посеянное зерно живой смерти,

В грязный бокал вакхическое лило вино,

Сатиру давало жезл бога.

Нечистые, садистские, с гримасничающим ртом,

Серые бесстыдные изобретения, отвратительные и ужасные

Приходили телевизионным изображением из пучин Ночи.

Ее умение, изобретательное и чудовищное,

Не терпящее никакой естественной формы и равновесия,

Зияние нагих преувеличенных линий,

Давали карикатуру полной реальности,

И причудливых искривленных форм парады искусства,

И театры масок, ужасных и непристойных,

Топтали до мучимых поз чувство истерзанное.

Поклонник неумолимого зла,

Она делала низость великим и грязь возвеличивала;

Драконья сила энергий рептильих

И странные прозрения пресмыкающейся Силы,

И змеиные грандиозности, лежащие в грязи,

Предлагали обожание мерцанию слизи.

Вся Природа, вытащенная из ее каркаса и базы

Изгибалась в противоестественной позе:

Отвращение стимулировало желание инертное;

Агония была сделана для блаженства приправленной пищей,

Ненависти препоручали труд вожделения

И