Эксперимент Экмана нанес смертельный удар культурной теории эмоций. Его работа показала, что многие эмоции универсальны: они присущи человеку от рождения, а не усваиваются через контакт с определенной культурой. Почему? Потому что это сформировавшиеся в результате эволюции черты, а не порождение культуры; эмоции возникли под действием естественного отбора, способствуя выживанию и продолжению рода.

Как пишет Дилан Эванс в своей книге «Эмоции: очень краткое введение»: «Общее эмоциональное наследие объединяет нас гораздо сильнее, чем разделяющие нас культурные отличия».

Если рассматривать эмоции в контексте эволюции, то картина получается другой. Так называемые негативные эмоции, которые могут казаться ненужными и неприятными, на самом деле являются крайне важными механизмами, защищающими наше здоровье и жизнь (подобно боли, которая служит сигналом физического повреждения тела). Эванс считает, что выжить без эмоций невозможно: «При отсутствии страха человек может сидеть и размышлять, опасен ли приближающийся лев или нет. При отсутствии гнева его могут безжалостно дразнить. Отсутствие отвращения позволит ему есть фекалии и гнилую пищу».

Другие так называемые негативные эмоции тоже можно рассматривать с этой точки зрения: тревога помогает избежать опасных ситуаций и предвидеть их в будущем; умеренная депрессия позволяет отказаться от недостижимых целей; чувство унижения возникает при угрозе потери социального статуса; сексуальная ревность вызывается неотвратимой (или предполагаемой) потерей верности партнера.

При таком подходе разочарование тоже обретает смысл: миллионы лет естественного отбора отсеяли последовательности в ДНК таким образом, чтобы мы чувствовали себя несчастными после долгожданного триумфа. Зачем? Чтобы мы могли отвлечься от своего успеха и сосредоточиться на следующей задаче. Если достижение цели будет приводить к бесконечным периодам удовлетворения, у нас исчезнет всякая мотивация.

Таким образом, для одержавшего победу спортсмена разочарование служит эмоциональной паузой, которая закладывает психологические основы стремления к следующей вершине. Для писателя, получившего престижную премию, меланхолия обеспечивает творческий импульс для следующего литературного предприятия. Выигравшего в лотерею ощущение пустоты заставляет снова выходить на работу.

Здесь мы подходим к одному из самых серьезных вопросов, над которым давно размышляют писатели и философы: что делает некоторых людей – особенно спортсменов мирового уровня – такими неутомимыми? Что заставляет их после покорения вершины сразу же стремиться к следующей? Откуда у них такая мотивация? Почему они не удовлетворяются успехом?

Одно время казалось, что ответы на эти вопросы получить невозможно, что они надежно спрятаны в таинственных глубинах человеческой психики. Но теперь становится понятно, что причина может быть гораздо проще: сформировавшаяся способность испытывать разочарование после успеха оказывается сильнее, хитрее и глубже всего остального. В конце концов, мы все испытывали разочарование, но можно лишь удивляться, как быстро лучшие из лучших спускаются на землю после выигрыша желанного титула, как быстро они эмоционально отдаляются от цели, к которой могли упорно идти несколько лет.

Вот что сказал сэр Алекс Фергюссон, тренер футбольного клуба Manchester United, через несколько секунд после того, как поднял над головой кубок Премьер-лиги 2007 года: «Я уже думаю о следующем сезоне. С этим мы закончили. Я думаю о том, что мы должны выиграть Кубок Европы, а также домашний чемпионат».

В следующем году команда Manchester United выиграла не только Премьер-лигу, но также необыкновенно престижный турнир, Лигу чемпионов Европы. Этот двойной триумф закрепил за Фергюссоном славу величайшего футбольного тренера в истории Великобритании.

Иллюзия и реальность

Взгляните на маску Чарли Чаплина, изображенную ниже. На фотографии A она выглядит точно так же, как можно было ожидать; на фотографии Б тоже, повернутая на 90 градусов. Но взгляните на фотографию В: эта маска повернута на 180 градусов, так что мы смотрим на вогнутую сторону, но она все равно кажется нам выпуклой.

Илл. Ричарда Грегори

В этой главе мы рассмотрим загадки человеческого восприятия и попробуем ответить на вопрос, почему восприятие спортсменов мирового уровня как будто быстрее, точнее и глубже, чем у остальных. Но для этого сначала нужно понять, что происходит с иллюзией маски. Почему вогнутая сторона кажется абсолютно нормальным лицом? И почему иллюзия не исчезает, даже когда нам о ней рассказали.

Задумайтесь о механизме зрения. Мы все имеем общее представление, как это происходит: свет отражается от объектов, попадает в глаза и с помощью хрусталика фокусируется на сетчатке. Затем это изображение на сетчатке передается в мозг, где оно «ощущается». В этом описании восприятия глаз работает как своего рода камера, а мозг получает доступ к изображению через систему доставки, то есть зрительный нерв.

Но если немного подумать, то в этом описании обнаруживаются недостатки. Ведь если изображение на сетчатке подобно фотографии, которая отправляется в мозг, то кто «видит» эту фотографию в мозге? Это ошибка Терминатора: возможно, вы помните фильмы с Арнольдом Шварценеггером, где машина-убийца представляет мир как компьютерные данные на экране. Но эти данные не имеют смысла, если учесть, что в мозге Терминатора нет никого, кто мог бы смотреть на экран. И если суть зрения состоит в том, что мозг получает доступ к двумерному изображению на сетчатке, почему мы воспринимаем окружающий мир в трех измерениях?

Эти рассуждения подводят к удивительному выводу: информация, поставляемая зрением и слухом, лишь косвенным образом связана с тем, как мы воспринимаем мир. Изображения на сетчатке, например, нечеткие, фрагментарные и в высшей степени двусмысленные, и мозг должен проделать огромную работу, чтобы превратить их в яркое, объемное «кино», которое и является нашим восприятием.

Чтобы представить, какую работу проделывает мозг при восприятии, обратимся к замечательному акустическому эксперименту, поставленному Макио Кашино из NTT Communication Science Laboratories в Японии. Он записал голос, произносящий: «Вы понимаете, что я пытаюсь сказать?» – а затем вырезал небольшие кусочки записи, заменив их тишиной, что сделало фразу практически неразборчивой. Но, когда он заполнил пробелы громким белым шумом, фраза – к его огромному удивлению – снова стала понятной.

«Звуки, которые мы слышим, не являются копией физического звука, – говорит Кашино. – Мозг заполняет пробелы на основе информации в сохранившемся речевом сигнале». То есть наше знание языка – основанное на многолетнем опыте – позволяет восстановить сенсорную информацию до понятной формы.

В случае с маской Чаплина именно наше знание заставляет ошибочно воспринимать вогнутую сторону маски как выпуклую. Мы по опыту знаем, что лица всегда выпуклые, и поэтому когда мозг начинает обрабатывать изображение на сетчатке, он делает это так, что мы видим обратную сторону маски выпуклой, несмотря на то, что сенсорная информация (тени и так далее) свидетельствует о другом. Психолог Ричард Грегори, который выполнил многие новаторские эксперименты с иллюзиями, объясняет: «Восходящая сенсорная информация подавляется нисходящим знанием».