– Дорогой мой, надеюсь, я тебя не очень шокировала, – говорит она.

– Да нет, не очень.

– Все равно я уверена, что ты видел сотни голых женщин.

– Должен вас разочаровать, миссис Харбинсон.

– Я уже говорила тебе, называй меня Розой. От этого «миссис Харбинсон» я чувствую себя такой старой!

Следует небольшая пауза, и я, порывшись в памяти в поисках фразы, которая лишит ситуацию всей неловкости и дискомфорта, нахожу идеальное решение.

Я говорю с американским акцентом:

– Вы что, хотите соблазнить меня, миссис Харбинсон?

Чего это я сказал?..

– Извини, не поняла?

Только не вздумай повторять…

– Вы что, хотите соблазнить меня, миссис Харбинсон?

Быстрее, объясняй, объясняй…

– Ну, знаете, как миссис Робинсон? – поясняю я.

Роза удивленно хлопает глазами:

– А кто такая миссис Робинсон?

– Это цитата. Из «Выпускника»[66].

– Знаешь, что я скажу тебе, Брайан, у меня и в мыслях не было соблазнять тебя…

– Знаю-знаю, я и не хочу, чтобы вы меня соблазняли…

– Ну ладно, вот и хорошо…

– Только я не хотел сказать, что не нахожу вас привлекательной…

– Извини, что ты сказал?

– Какого черта тут происходит? – раздается чей-то голос, и на ступенях появляется еще одна фигура с мускулистыми ногами и грудью колесом – это мускулистые голые ноги и грудь колесом мистера Харбинсона, который широкими шагами спускается к нам. В руках он сжимает нечто, на первый взгляд похожее на сложенный зонтик, но при ближайшем рассмотрении это оказывается членом. Теперь я вообще не знаю, куда смотреть. Если не смотреть на гениталии Розы, то мой взгляд упирается прямо в гениталии мистера Харбинсона, и в кухне вдруг становится трудно найти место без гениталий, поэтому в конце концов я выбираю точку над кухонной плитой и сосредотачиваюсь, сосредотачиваюсь, сосредотачиваюсь.

– Ничего не происходит, Майкл. Я просто спустилась чего-нибудь попить, а Брайан сидел здесь, вот и все…

Почему у нее такой виноватый голос? Она что, смерти моей желает?

– И о чем же вы говорили?

Боже мой, он слышал меня. Я – покойник.

– Ни о чем! Просто Брайан заставил меня подпрыгнуть, вот и все…

Мистера Харбинсона и его член это, похоже, не убедило, и я понимаю, что на самом деле он не прикрывает свой пенис рукой, а держит его, и на какое-то мгновение меня охватывает иррациональный страх, что мистер Харбинсон меня им ударит.

– Это останется между нами, правда? Роза, марш в спальню!

И он с грохотом уносится вверх по лестнице, держа в руках свой сложенный зонтик. Роза, несомненно глубоко смущенная, берет в руки цветастый виниловый передник, висящий на крючке рядом с плитой, и, надувшись, надевает его, а я тем временем сметаю мясные улики со стола в фольгу и засовываю сверток в ящик для ножей.

Наконец она подходит к столу и шипит:

– Думаю, для всех будет лучше, если никто из нас больше не будет об этом вспоминать, хорошо, Брайан?

– Хорошо, но я все же хочу сказать, что действительно просто цитировал…

– Давай забудем об этом, ладно? Сделаем вид, что этого не было… – Она вглядывается в мое лицо: – Брайан, с тобой все в порядке?

– Естественно!

– Ты какой-то серый.

– А, это мой нормальный цвет, Роза!

Она смотрит на стакан, стоящий передо мной.

– Это что, молоко?

– Угу.

– Ты его уже выпил?

– Боюсь, что да, Роза.

– Я бы тоже выпила, Брайан.

– Извините, – говорю я, пока она тянется к стакану, – я бы на вашем месте не стал его пить!

– Это еще почему?

– Оно скисло, свернулось, оно просто отвратительное…

Роза берет стакан свернувшегося молока, нюхает его, отхлебывает и, глядя на меня с нескрываемым презрением, говорит:

– Это же соевое молоко, Брайан.

Блэкберд-коттедж взрывается истерическим смехом – жутким сумасшедшим хохотом, смехом какого-то жалкого испорченного ребенка, и мне требуется некоторое время, чтобы понять, что этот смех – мой собственный.

Когда я просыпаюсь на следующее утро, как всегда, проходит три секунды между осознанием мучительного стыда и вспоминанием о его причине. Я издаю стон – неподдельный стон вслух, как если бы кто-то только что наступил мне на грудь. Смотрю на будильник. Уже полдвенадцатого, а я чувствую себя так, словно выхожу из комы.

Какое-то время просто лежу, пытаясь найти лучший способ выйти из создавшегося положения. Ну, самый лучший способ – покончить жизнь самоубийством; другой влечет за собой бесконечное раболепство, унижения и самобичевание, так что я начинаю одеваться, чтобы приступить к решению проблемы, но тут раздается стук в дверь.

Это Алиса, и выглядит она мрачно, как ей и положено. Знает ли она о том, что ее голая мать вообразила себе, что я попытался соблазнить ее?

– Привет, спящая красавица, – шепчет Алиса.

– Алиса, ты знаешь, мне так стыдно за вчерашний вечер…

– Да все в порядке, ничего страшного, забудь об этом… – (Она явно ничего не знает.) – Послушай, Брайан, тут кое-что произошло, и мне нужно ехать в Борнмут… – Она садится на край кровати с таким видом, будто вот-вот расплачется.

– Господи, а что случилось?

– Это бабушка Харбинсон… Она упала с лестницы вчера поздно вечером и попала в больницу с переломом бедра, теперь нам нужно съездить навестить ее.

– Боже мой, Алиса…

– Мама с папой уже уехали, и мне тоже нужно ехать, поэтому я боюсь, что с Новым годом ничего не получится.

– Ничего страшного. Сейчас я узнаю расписание…

– Я уже сделала это. Поезд в Лондон уходит через сорок пять минут. Я тебя подброшу до станции. Договорились?

И я начинаю собирать вещи, заталкивая книги и одежду в сумку так, словно объявили экстренную эвакуацию, и через десять минут мы сидим в «лендровере», и Алиса ведет машину. Она выглядит за рулем крошечной, как кукла Синди за рулем джипа Экшн-мэна. За ночь снег превратился в грязно-серую кашу, а едем мы, пожалуй, слишком уж быстро, что добавляет напряженности в и без того непростую ситуацию.

– У меня ужасно болит голова, – начинаю я.