— Я тоже не мог не прийти, — ответил Кинкейд, про себя проклиная вышибал из Роулинса, не сумевших убить Белла.

Сегодня ночью его обязательно должны видеть в обществе. Если Белл ни о чем не подозревает, то скоро заподозрит. Сейчас в сознании детектива должна возникнуть мысль, что что-то неладно. Скоро ли кто-нибудь, взглянув на рисунок, вспомнит, как он готовил очередную катастрофу? Слишком большие уши на рисунке не смогут защищать его вечно.

А какое алиби может быть лучше «Фоллиз» Хаммерштейна в «Жарден де Пари»?

Сотни людей запомнят, что сенатор обедал у «Ректора» с самой желанной наследницей Нью-Йорка. И тысячи увидят, как «инженер-герой» явится на грандиозный бродвейский спектакль под руку с незабываемой девушкой — в полумиле от того спектакля, который затмит даже «Фоллиз».

— Чему вы улыбаетесь, Чарлз? — спросила Лилиан.

— С нетерпением жду представления.

В начале двадцатого века пиратство на реке Гудзон встречалось редко. Когда капитан Уит Петри увидел сквозь дождь нависший нос судна, его первым порывом было дать гудок, чтобы предупредить это судно об опасном сближении. Зычный паровой гудок разбудил Макколлина, железнодорожного полицейского, который храпел на скамье в рубке, пока «Лилиан-I», преодолевая отлив и сильное течение реки, шла на север мимо Йонкерса.

— Что это?

— Судно под парусом… Проклятый олух, должно быть, полный тупица.

Нависающий нос по-прежнему приближался, он уже надвинулся так близко, что можно было различить паруса шхуны. Чтобы лучше видеть, Уит Петри высунулся в окно рубки и услышал шум вспомогательного бензинового двигателя шхуны. Он снова дал свисток и схватился за руль, стремясь избежать столкновения. Шхуна тоже повернула.

— Какого дьявола?

К этому времени Макколлин настороженно вскочил и выхватил револьвер.

Прогремел выстрел из дробовика; он разбил окно и ослепил Макколлина осколками стекла. Схватившись за лицо, полицейский отступил с криком боли. Он принялся стрелять наобум. В капитане Петри, выросшем на улицах Джерси-Сити, проснулся боец. Он резко повернул руль, собираясь протаранить шхуну.

Это было правильно. Тяжело груженный стальной лихтер, несомненно, разрезал бы шхуну пополам. Но изношенная рычажная передача «Лилиан-I», которую не хотели ремонтировать прежние хозяева и не стали новые, при резком маневре вышла из строя. Шестеренки полетели, руль отказал, поворот на полпути прекратился, и корабль беспомощно закачался. Шхуна подошла к борту, и команда вооруженных людей, воя, как призраки, и стреляя во все, что движется, перебралась на борт.

В «Жарден де Пари», временном театре на крыше «Олимпии» Хаммерштейна, в этот холодный, дождливый вечер опустили брезентовые завесы для защиты от ветра, но завесы не могли заглушить шум автомобилей, двигавшихся по Бродвею. Однако всякий обладатель билета был только счастлив оказаться здесь.

Столы и стулья были расставлены на полу, отчего театр напоминал скорее танцевальный, чем зрительный зал. Но управляющие добавили ложи для тех, кого Арчи Эббот называл «сливками присутствующих». Ложи были построены недавно, на вращающейся платформе, напоминавшей подкову на верху пагоды, украшавшей вход.

Флоренц Зигфельд, продюсер «Фоллиз», отвел детективам Ван Дорна лучшие из этих мест. С них отлично была видна сцена, а также остальные ложи, которые заполняли мужчины во фраках и белых бабочках и женщины в бальных платьях.

Оглядывая собравшихся, Белл неожиданно встретился взглядом с Лилиан Хеннеси, когда та садилась через ряд от него. В золотом платье, со светлыми волосами, зачесанными наверх, она выглядела еще прекраснее, чем всегда. Он улыбнулся ей, и она ответила радостной улыбкой: очевидно, простила, что он разбил ее «паккард». На самом деле, тревожно подумал он, похоже, барышня готова влюбиться без памяти — а ему это нужно меньше всего.

— Ты только посмотри на эту девушку! — выпалил Эббот.

— Арчи, если ты еще немного наклонишься, выпадешь из кресла.

— Пусть, если она заплачет над моим телом… расскажешь ей, как я умер. Минутку, она тебе улыбается.

— Ее зовут Лилиан, — сказал Белл. — Тот лихтер, на который ты глазел сегодня днем, назван в ее честь. Как и все остальное, что плавает и принадлежит железной дороге. Это дочь старика Хеннеси.

— Правда? Господи Иисусе! А что это за напыщенный тип с ней? Он кажется знакомым.

— Сенатор Чарлз Кинкейд.

— Ах да. «Инженер-герой».

Белл холодно ответил на кивок Кинкейда. Он не удивился тому, что чек Кинкейда все еще не пришел в Йельский клуб. Люди, действующие тишком, стараются не платить долги, если полагают, что это им сойдет с рук.

— Сенатор определенно не кажется довольным.

— Да, не похоже, — согласился Белл. — Она слишком богата и независима, чтобы попасться на его крючок.

— Почему ты так считаешь?

— Она сама сказала.

— А почему она стала делиться с тобой?

— Ну, это было после третьей бутылки шампанского.

— Значит, тебе повезло.

— Мне повезло с Марион, и я не собираюсь отказываться от такой удачи.

Огни начали гаснуть.

— Любовь, — траурно сказал Арчи, — преследует нас, как смерть и налоги.

Могучая вдова в шляпе с перьями, закутанная в ярды шелка и увешанная бриллиантами, наклонилась из соседней ложи и властно постучала лорнетом по плечу Эббота.

— Тише, молодой человек. Представление начинается. Ах, Арчи, это вы? Как матушка?

— Спасибо, очень хорошо, миссис Вандербильт. Я передам ей, что вы спрашивали.

— Да, пожалуйста. И, Арчи. Я не могла не услышать. Этот джентльмен, ваш спутник, прав. Юная леди ни в грош не ставит гадкого законодателя. Должна сказать, она могла бы поправить финансовые дела вашей семьи.

— Мама будет рада, — согласился Арчи и добавил так, чтобы слышал только Белл: — Мама считает Вандербильтов хамами и нуворишами. Можешь себе представить, в какой ужас она придет, если я приведу в дом дочь железнодорожника-рабочего.

— Ты был бы счастлив, — сказал Белл.

— Знаю. Но мама ясно дала понять: никого ниже Астора.[14]

Белл бросил взгляд на Лилиан, и в голове у него возник замечательный план. Этот план остановит растущую влюбленность мисс Лилиан и одновременно избавит Арчи от рабства у матери. Но осуществление этого плана потребует искусства дипломата и ювелирной тонкости. Поэтому он сказал только:

— Помолчи! Представление начинается.