Я порадовалась, что мне не пришло в голову надевать один из халатов, висевших в ванной. Я видела в фильме, как героиня, выйдя из ванной, накидывала большой махровый халат прямо на голое тело. Могла бы тоже так сделать. Хорошо, что не сделала. Сейчас бы мне было не очень ловко.

– И вот заметь: когда я оставил тебя танцевать после занятий, у меня и мысли не было, что все это вот так повернется сегодня… Не было, или я не пускал эту мысль… Так, Витя, встал и сел на место! – Это Виктор Сергеевич сказал сам себе, поцеловал мою ладонь, мне стало приятно и щекотно одновременно, и быстро, в два шага, очутился опять на своем месте.

Мы сидели в черных креслах, у низкого столика, как в кино. Есть было не очень удобно. Но еда была такая вкусная, что мне это не мешало. Теперь, когда Виктор Сергеевич опять сидел напротив, а не рядом, я вообще успокоилась, почти. Почему-то я ему верила. Я не думаю, что он меня заманил. Нет. Просто… Так бывает с мужчинами и с людьми вообще. Вот, например, я сегодня поцеловалась первый раз в жизни. Я столько об этом раньше думала. Представляла, как это будет, гнала мысли, но они все равно приходили. А вдруг у меня не получится? Ведь говорят же между собой девчонки: «Я умею целоваться!» Значит, если одна умеет, другая может и не уметь. Но вышло все как-то не так. Я не успела понять, больше или меньше мне стал нравиться Веселухин после поцелуя. Я вообще в эти дни не успеваю понимать, что происходит, слишком много событий, новых людей, эмоций.

И когда я вблизи увидела Виктора Сергеевича, которого знаю уже четыре года, то неожиданно поняла, какой он симпатичный. И что? Это повод, чтобы с ним целоваться? Не знаю. Если бы сейчас он не отошел от меня, а наоборот… Что бы я стала делать?

– Что смотришь? – Виктор Сергеевич нахмурился. – Ну извини. Что-то я… Просто ты очень какая-то… гм… Ну, не важно. В смысле, не такая, какая должна быть… или наоборот… Тьфу… В общем, это я и называю воспитание. Себя воспитываю. Сижу напротив тебя и жру индейку. Вместо того, чтобы… Сколько тебе лет, Брусникина?

– Скоро будет пятнадцать, я уже говорила.

– Жаль, что мы не в Индии. И не в Саудовской Аравии.

– Вы хотите быть многоженцем? – спросила я. – В Индии, по-моему, многоженство не разрешено. Это вам в Африку или на Ближний Восток надо.

Виктор Сергеевич засмеялся.

– Я бы сказал тебе, Брусникина, чего я хочу. Но мне христианская мораль не позволяет. Ты ходишь в церковь?

– Я? – От неожиданного поворота темы я даже отложила вилку с ножом.

– Да, ты. Я вижу у тебя крест. Но это ничего не значит. Хотя иногда и то, что ходят в церковь, тоже ничего не значит. Понимаешь? Нет. Я сам не до конца разобрался.

Я рассказала ему о том, как познакомилась со священником и его женой. О том, как была на службе, чувствовала себя там немного не в своей тарелке. Я видела, как все крестились в определенный момент, смотрела, как клали крест некоторые женщины, как будто совершали какой-то ритуальный танец – привычный жест рукой с быстрым глубоким поклоном. Ну и вообще. Было жарко, но почему-то не душно, темновато, и все вокруг понимали то, чего не понимала я. Когда ставила свечку у иконы, я как-то успокоилась, прочитала на всякий случай «Отче наш», потом спросила у какой-то бабушки, где поминальный столик, о котором мне говорил отец Андрей, поставила свечку за маму и ушла. И ощущение у меня осталось странное. Но я решила обязательно еще сходить. Сама не знаю зачем. Но мне это было нужно.

А вот то, что сейчас неожиданно Виктор Сергеевич заговорил о церкви, меня удивило.

– Я покрестился недавно, лет пять назад.

– Это давно, пять лет назад, – сказала я. – У меня еще мама была жива. Совсем другая жизнь была…

– Ну да… – он покачал головой. – Как считать, конечно. Но я имею в виду, покрестился сознательно, взрослый. И не потому что так уж верил. Скорее, не верил, да и сейчас я сомневаюсь больше, чем верю. Просто мне должны были операцию делать, я неудачно прыгнул. И перед операцией меня словно кто-то подтолкнул: «Сходи-ка ты, Витя, покрестись!» Жизнь не сильно изменилась после этого. Но некоторые поступки стал делать с оглядкой или… вообще не делать.

Я опять не понимала, о чем говорит Виктор Сергеевич. Мне даже казалось, что он не мне это говорит. Просто ему надо высказаться. Так бывает. Человек говорит, просто потому что хочет сказать, а кто попадется под руку, тот и выслушает. Я стараюсь так не делать. Потому что неизвестно, как потом пойдет гулять брехня по деревне, как часто говорила Надежда Сергеевна. Скажешь одно, потом через два дня услышишь о себе такое… С твоих же слов.

– Руся, ты извини, что-то ты меня разбередила, говорю все подряд. Ты поела? Сейчас я тебе дам телефон и поедем. И… И ты меня не бойся, я тебе правду сказал – можешь на меня полагаться. Ночевать у меня не оставайся, даже если предложу вдруг, поняла?

Я согласно кивнула, хотя не поняла, как это Виктор Сергеевич сам же может и предложить, и заранее говорит, чтобы я не соглашалась с ним. Может быть, внутри него тоже живет такой же человек, как у меня. Один хочет целоваться и так далее, а второй говорит: «Нет, не надо, ничего хорошего из этого не выйдет». Только вот кто из них прав? Тот, кто искренне чего-то хочет, или разумный, холодный, осторожный? А если тот, кто такой искренний и влюбчивый, хочет целоваться в один и тот же день с двумя разными людьми? Значит, все же прав второй – холодный и расчетливый?

– Что ты замерла? Боишься?

– Нет, – я посмотрела на чайник, который он, дотягиваясь рукой до высокой кухонной стойки, подключал два раза. – А чай не будем пить?

– Чай? – Виктор Сергеевич задумчиво посмотрел на меня, включил чайник в третий раз и снова подсел ко мне на корточках. – Брусникина, поехали, я тебя отвезу. От греха. Ага?

– Ага, – сказала я, думая, как же мне встать, если он сидит передо мной и загораживает мне проход.

Все, у меня сомнений не осталось – я нравлюсь Виктору Сергеевичу. А у меня есть одно удивительное свойство. Мне становится симпатичен человек, если я ему нравлюсь. Ведь больше всего мне нравится в Веселухине, как он на меня смотрит. Есть еще несколько старшеклассников, которые всегда ненароком вьются неподалеку, посматривают, находят повод, чтобы подойти, что-то спросить… И они мне симпатичны. Это не значит, что я с каждым буду целоваться, нет, конечно. Но я про себя знаю – я безответно страдать не буду, как, например, страдает Алёхина о Паше. Даже если Веселухин и обжимается с ней, влюблен-то он в меня, это же понятно.

К тому же Виктор Сергеевич – это не Веселухин и не старшеклассники. Его есть за что уважать. Я его сто лет знаю, он никогда никого зло не ругает, кстати, не ругается матом и не курит, от него не воняет табаком и по́том, даже когда он с нами по сто раз повторяет движения… И вообще, он красивый, у него отличная фигура, он приятный, взрослый… Это повод, чтобы сейчас сделать или сказать что-то такое, чтобы он не торопил меня уйти? Чтобы он остался сидеть на корточках около меня, держа за руки? Чтобы он приблизил ко мне лицо, и я поцеловала его ровные, очень красиво очерченные губы?