— Да, — с робким удивлением согласилась она. — А что?

— А то, что я хотел с вами поговорить.

— Со мной? — недоверчиво переспросила Лерон. — А вы ничего не перепутали?

— Нет, если вы — Лерон.

— Ну да, это я, но…

— Вы — Валерия Леонидовна Онегина, правильно? — перебил он нетерпеливо. — А меня зовут Илья Вишневский, я адвокат.

— Адвокат?! Но я вроде бы не в суде. Меня не нужно защищать…

— Вы не в суде, это верно, — согласился адвокат. — Однако насчет того, что вас не нужно защищать, вы ошибаетесь. Человек, который поручил мне с вами встретиться и переговорить, наоборот, убежден, что вы нуждаетесь в защите.

— От кого?!

— От ваших новых родственников.

Лерон невольно прижала руку к сердцу. Он не шутил. У него был поразительно серьезный голос. Но не только из-за этой серьезности она поверила ему. Она и сама понимала, что нуждается в защите и от Лариссы, и от Микки, и от своей любви к Жужке, и от всей этой новой жизни, в которую она ухнула, словно с обрыва сорвавшись, а как выкарабкаться, теперь не представляет. Значит, этот неизвестный человек, просивший адвоката ей позвонить, из ее близкого окружения, если он увидел и понял это. А вдруг это Жужка?!

— А почему он сам не встретился со мной? — выпалила она, опьяненная догадкой. — Или мы знакомы?

— Едва ли, — ответил адвокат, и Лерон с трудом сдержала разочарованный вздох. — Ему, по ряду причин, не совсем удобно увидеться с вами. Кроме того, вы ему скорее всего не поверите. А вот мне, человеку незаинтересованному, поверите. Ну что, встречаемся?

— Хорошо, — проговорила Лерон. — Где, когда?

— Да хоть сейчас. К вам заходить мне неудобно, вдруг вернутся ваши родственники, а осложнения ни вам, ни мне ни к чему. Предлагаю встретиться через десять минут на площади Нестерова, около памятника. От вашего дома туда ровно пять минут ходу. Годится? Или вам нужно время собраться?

— Нет. Через десять минут я там буду.

— Отлично.

Лерон положила трубку, бросила обиженный взгляд на Жужкино лицо — какая жалость, что не он позвонил, что не он тревожится о ней… да глупости, Жужка о ней скорей всего даже не думает! — и выключила компьютер.

Домработница напевала в ванной:

— Ты воспой, ты воспой в саду, соловейко,

Ты воспой, ты воспой, в саду, соловейко!

У нее был красивый голос, и песня была красивая. Лерон вдруг захотелось остаться и дослушать, никуда не ходить, сунуть голову под крыло, как испуганной птице, отсидеться, не пускать в свою жизнь новые проблемы, которых, Лерон это просто чувствовала кожей, она не оберется после встречи с адвокатом Вишневским. Но ведь договорились же… как-то неудобно…

— Я бы рад был тебе воспевать,

Я бы рад был тебе воспевать,

— неслось из ванной.

Лерон сунула ноги в новые светло-желтые мокасины — легкие, словно домашние тапочки, и красивые, как бальные туфли, — и выскользнула за дверь. Прикрыла ее, услышала, как щелкнул замок, — и только тогда спохватилась, что не взяла ключ. Трагедии никакой, конечно, кроме того, что незаметно вернуться не удастся. Да и ладно, что она, Эдмон Дантес, бежавший из замка Иф, что ли? Шаг вправо, шаг влево приравнивается к побегу? Мало ли куда она пошла. Захотела, к примеру, мороженого поесть!

С этой мыслью Лерон выбежала из подъезда и ринулась к площади Нестерова, на ходу напевая, чтобы отвлечься от своих опасений:

— Растерял, растерял я свой голосочек —

По чужим садам летал,

Сладку ягоду клевал.

Кто-то поздоровался, какая-то женщина, и Лерон словно кипятком обдало — а вдруг Ларисса вернулась?! Но это была соседка, обошлось.

А вот и площадь, вот и красивое здание гостиницы «Октябрьская», которое безумно нравилось Лерон, вот и каменный Петр Николаевич Нестеров — он все безотрывно смотрит на Волгу… Один стоит Петр Николаевич, нету рядом никого.

— Сладкую ягоду, ягоду малину,

Сладкую ягоду, ягоду малину,

Ох, горькую калину, ох, горькую калину…

пропела она обескураженно. Адвокат опаздывает. А может, это он сидит вон там на лавочке? Адвокат и должен быть такой — толстый, с брюшком, невероятно презентабельный. Вот и старичок с эспаньолкой и седыми, легкими волосами вполне вписывается в образ настоящего адвоката. Хотя голос Вишневского не подходил старику или толстяку, он был довольно молодой…

— Извините, Лерон, меня отвлек звонок клиента. Добрый день, будем знакомы.

Она обернулась.

* * *

«Она меня и не впустит небось, — думала Алёна, набираясь обвинительного задора и готовности отстаивать свою правоту. — Дверь не откроет!»

Однако дверь распахнулась еще прежде, чем она занесла руку, чтобы постучать.

— Да батюшки мои! — испуганно воскликнула женщина, возникшая на пороге. — Да что ж вы крадетесь-то?

Она проговорила это слово с ударением на «а». Алёна невольно фыркнула:

— Здравствуйте, Клара Ивановна.

Лунина вгляделась в ее лицо:

— А батюшки мои! — всплеснула она руками. — Здравствуй, милка моя! Ну, как твои делишки? Нос, гляжу, больше не кровит? А сюда что пришла, наведать меня?

Алёна просто онемела, дивясь человеческой наглости. Ну, бабка! Подвела писательницу Дмитриеву под статью — и в ус не дует!

— Чего молчишь? — удивилась та. — Как дела, говорю?

— Дела как сажа бела, — не без ехидства призналась Алёна. — И все вашими молитвами!

— Это как же? — озадачилась Лунина. Нет, ну бывают же такие наглые божии одуванчики!

— Да очень просто. Зачем же вы показания переменили, а? Сколько она вам заплатила, эта дама в красной кофте?

— Какие такие показания? — изумилась Лунина. — Не пойму тебя. Никаких показаний я не давала, менять мне нечего, а та дамочка в красной кофточке мне ничего не платила, я за так подписала ее бумаги, ради общего, значит, дела…

— Что? — растерянно моргнула Алёна. — Ради какого дела?

— Ну как же, — Лунина махнула рукой куда-то в неопределенную даль, — как же, тут же напротив высотный дом стоить собираются. Да ладно бы хоть жилой, а то торговый центр. А для него, говорят, сваи вбивать нужно. Что ж от наших домишек останется, коли сваебойка тут начнет колотить?! А у нас ведь как бы архитектурная ценность… охраняется государством… ну вот она и пришла и говорит, мол, подписи собирают.

— Она — кто? — насторожилась Алёна.

— Да эта, как ее… она вроде не назвалась… из отдела охраны памятников архитектуры и культуры, — сообщила Клара Ивановна. — Она дала мне две бумажки подписать.