– Что за сон? – спросила Хейзел.

– Будто я лежу под какой-то вуалью. Почти как у невесты, наверное, но точно не скажу, что за вуаль. Ну, в общем, я под ней, в большой комнате, вокруг меня незнакомцы, а потом один из них подходит ближе, и у него голова, как у чудовища. И он поднимает надо мной нож. И у него один глаз. Один громадный, жуткий глаз, прямо в середине лица. А потом, когда я пытаюсь понять, что он будет делать с этим большим ножом, я просыпаюсь на собственной койке, в комнате прислуги.

Один глаз. Может ли такое быть, что она каким-то образом столкнулась с доктором Стрейном? Что это он навредил ей?

– Дженет, а когда ты попала в больницу для бедных? И из-за чего?

Дженет нахмурила брови.

– По-моему, лет в семь. Вырезали аппендицит.

– А доктор, который тебя оперировал в той больнице, когда ты была ребенком… Возможно, его звали Стрейн? У него был один глаз и черная шелковая повязка на втором?

Дженет покачала головой.

– Нет. Какой-то ужасный доктор-француз. Не помню, как его звали, но повязки у него не было.

– Не возражаешь, если я осмотрю твой живот? – спросила Хейзел. – С поднятой сорочкой? Джек, не мог бы ты подождать снаружи?

Джек легко козырнул, перед тем как выйти из лаборатории.

– Буду снаружи, если понадоблюсь вам.

– Ой, да не дождешься, кобель! – заявила Дженет, а затем подняла сорочку, открыв бледные ноги и еще более бледный живот. На коленях у нее обнаружились несколько синяков, а ниже пупка начинался воспаленный шрам, дюйма четыре в длину, сочащийся зеленым гноем.

– Дженет, – позвала Хейзел, – а этот шрам, откуда он?

– Я ж говорила. Аппендикс в детстве вырезали.

Шрам был зашит ровными стежками, но воспалился, покраснел и сочился гноем.

– Так этот шрам не новый? У тебя он уже был?

– Почти столько, сколько себя помню, – сказала Дженет.

– Что ж, новый или старый, но этот шрам воспалился. Нужно его очистить и как следует перебинтовать, чтобы он снова зажил.

– Так в этом вся беда, что ли? – спросила Дженет, прикрываясь. – Все это время болел он? Мой шрам?

– Я не знаю, только ли в нем проблема, – сказала Хейзел. – Я бы не стала утверждать, что это воспаление стало причиной отсутствия у тебя ежемесячных кровотечений. Но с воспалением, по крайней мере, мы можем разобраться прямо сейчас.

Хейзел аккуратно промыла шрам водой с мылом и промокнула хлопковым тампоном, вымоченным в спирте. Дженет стиснула зубы, чтобы не закричать.

– Прости, – сказала Хейзел. – Я знаю, что жжет.

Когда шрам был очищен, Хейзел сделала примочку из меда, куркумы и молотых цветов гамамелиса и перевязала его. Затем дала Дженет стопку чистых льняных бинтов.

– Меняй повязку каждый день, – сказала она, и Дженетт кивнула.

– И если за неделю лучше не станет, скажи Джеку, чтобы снова привел тебя ко мне.

Одевшись полностью, Дженет со смущенным видом сунула руку в карман передника.

– Денег у меня немного, но чтобы отплатить за то, что вы сделали…

Хейзел отмахнулась от ее руки.

– О боже, я об этом и не думала. Не глупи, пожалуйста. Я ведь пока только студент. И сказать по правде, рада возможности потренироваться на живом объекте.

Дженет вытащила руку из кармана, благодарно глядя на Хейзел.

– Джек! – позвала Хейзел. – Можешь возвращаться.

Джек вошел, прикрыв глаза руками. Хейзел опустила его руки вниз.

– Эй, ты ее вылечишь? Приведешь в порядок?

– Не могу обещать, но начало положено, – ответила Хейзел. – И еще, Джек, если вдруг кому-то из твоих друзей или знакомых понадобится, э-эм, осмотр… Ты знаешь, я пока еще не врач, но основы знаю и смею надеяться, что Хоторнден-касл – местечко поприятнее больницы для бедных.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джек.

– Ну, у нас не меньше дюжины свободных комнат. Поскольку отец с матерью уехали, а с ними и большинство слуг… в главном холле хватит места, чтобы поставить койки и матрасы для тех, кому нужен покой. Еды у нас более чем достаточно. Господь свидетель, кухарка так и не привыкла готовить только троим – мне, Йоне и Чарльзу.

– А что насчет тех, кто болен, – тут Джек понизил голос, – лихорадкой?

– Приводи их, – сказала Хейзел, надеясь, что хотя бы в голосе слышится храбрость, которой ей так отчаянно не хватало. – Те, кто, по нашим подозрениям, могут оказаться заразными, отправятся в солярий.

Дженет вскинула голову.

– Я знаю парня, которого пару недель назад сбил экипаж. Нога сломалась, да так и не срослась правильно. Сама видела кость, торчащую наружу.

– Приводи его сюда, – повторила Хейзел. – Пусть Хоторнден-касл пока побудет учебной больницей.

У Хейзел не было нехватки в пациентах: неимущие мужчины, женщины и дети отчаянно нуждались в медицинской помощи, ради которой не приходилось тонуть в зловонной клоаке больниц для бедных, где доктора носили фартуки, залитые кровью, а больные лежали по трое на койке.

Дюжина людей обратилась за помощью к Хейзел, в ее подземную лабораторию, через неделю после осмотра Дженет. Еще через неделю их стало тридцать. Джек и Дженет быстро разнесли добрую весть, и вскоре Хейзел уже лечила все подряд: от чахотки до запора. По каждому, постучавшему в двери ее подземной лаборатории в поисках помощи, Хейзел вела подробные записи, где указывала их возраст, занятие, симптомы и назначенное ею лечение.

Простуды она лечила настойкой льняного семени и апельсиновой выжимки, согревая пациента одеялами и заставляя пить много чая. Сломанные кости фиксировались деревянными дощечками и полосами ткани. Раны тщательно зашивались. Когда к ней пришла, держась за больную щеку, женщина, Хейзел выдернула у нее гнилой зуб и обработала десну медом и гвоздичным маслом.

Со временем Хейзел заметила, что все реже и реже заглядывает за советом в свой потертый экземпляр «Трактата доктора Бичема» и что в ней все больше уверенности в собственных силах и чутье на диагнозы. Большинство пациентов Хейзел удавалось вылечить на месте и отправить восвояси, но некоторым – к примеру, знакомому Дженет, мальчишке по имени Бобби Дандерфлай, со сломанной после столкновения с экипажем ногой – Хейзел помогала, чем могла, в лаборатории, а затем отправляла выздоравливать в Хоторнден-касл.

Когда поступил первый пациент с римской лихорадкой, Хейзел собрала прислугу в библиотеке.

– Ни один из вас не обязан оставаться в доме, – сказала Хейзел. – Я знаю, опасно держать здесь больных, особенно с лихорадкой. – Хейзел разместила больного в солярии на соломенном матрасе и все утро провела, стараясь устроить его поудобнее, бережно смывая кровь и гной из лопнувших фурункулов и меняя намоченные в ледяной воде повязки на его горящем лбу. – В доме у ворот более чем достаточно места для тех, кто не хочет жить здесь.