И все же эти двое встретились, хотя вероятность была ничтожна. Нашли и вцепились друг в друга, как последние люди на земле.

Наверняка это предатели-Тени ее надоумили. Они же, в отличие от пастыря, людьми были так давно, что уже даже имен собственных не вспомнят. Он-то свое имя помнит пока хорошо. И улыбку своей любимой тоже.

Маруська механически щелкает пультом, не задерживаясь ни на одном канале дольше секунды. Перед глазами пролетают сцены из новостных выпусков, обрывки из реалити-шоу и «Свинки Пеппы».

– Ну, чего вылупился? – не оборачиваясь, спрашивает она у стоящего за диваном восьмилетнего мальчика.

– Да так, ничего.

Олег с ногами забирается на диван рядом с няней, обхватывает тощие коленки руками и тоже принимается смотреть на экран как завороженный.

– Где твой брат?

– Спит. Слушай, Марусь, а откуда у тебя такая квартира?

– Все-то тебе надо знать, – бурчит Маруська, но без раздражения. – Ладно. Скажем так, мне ее подарил мужчина.

– А за что? – не отстает ребенок.

– За что – за что… Ты еще маленький, чтобы такие вещи знать. – Девушка наконец отрывает взгляд от телевизора и видит расстроенную детскую мордашку. – Ох, и что с тобой делать теперь будешь? Хорошо. За кое-какую услугу.

– Что за услуга?

«Сказать ему прямо, что ли?» – думает Маруська. Что братец Перун нанял их для кое-какой работки в этом мире, а они с сестрой даже такое элементарное задание выполнить не могут.

По слухам, все началось с того, что пастырь как-то раз пришел к Перуну и доложил, что так и так, равновесие в этом времени под угрозой. Чаша Золотых весов опасно наклонилась, и Тьма из нее вот-вот прольется на человечество.

Маруськин отец, Чернобог, бывший с пастырем в достаточно приятельских отношениях, тогда только посмеялся над его жалобой. Вместе с другими богами он предоставил Перуну, как верховному божеству, самому заниматься этой проблемой. А сам вместе с Ладой укатил в человеческом обличье на Лазурный Берег.

В довершение всего пастырь еще поставил богу условие: уволится без замены, коли тот не разрешит ему провернуть одну авантюру. Что поделать: порой ты не такой уж всесильный, даже если, на взгляд простого смертного, кажется обратное.

Тучи меж тем сгущаются все сильнее. Тени, чувствуя витающий в воздухе запах крови и свободы, как с ума посходили. По идее, все должно быть совсем наоборот. Уж кто как не Тени служат равновесию: у них нет ни эмоций, ни воспоминаний. Но не тут-то было.

Тут и Верлиока объявился, почуяв всеобщее волнение. Уже тридцать лет он сидит, свесив ноги, на грозовом облаке, смотрит на землю и ждет, когда же наконец настанет его время. И если уж его здоровенная мозолистая нога ступит на эту землю, то тогда ни Перун, ни его соратники не смогут ничего поделать.

Вот и получается, что мир медленно, но верно движется в сторону обрыва, за которым нет ничего, кроме темноты. А все по вине пастыря, решившего пару сотен лет назад позабавиться со смертной. И зачем она ему сдалась?

– Так, ерунда, – наконец отвечает Маруська после долгого молчания.

Она вновь искоса поглядывает на этого странного ребенка и не может в который раз отделаться от мысли, что с ним что-то не так. Он вроде бы не по ее части: умирать в ближайшее время не собирается. Но в то же время от него так слабо веет жизнью, что его легко по ошибке можно принять за неживого.

И так голова трещит от навалившихся проблем, так тут еще эти дети, с которыми вообще не понятно, что делать.

– Мне иногда снятся странные сны, – ни с того ни с сего переводит тему мальчик.

В темноте гостиной, освещенной одним экраном телевизора, его голос звучит особенно пугающе.

– Ты поэтому не спишь?

Олег кивает.

– Мне часто мама снится. Артуру иногда тоже: он мне сам говорил.

– Мама? – поворачивается к ребенку Маруся. – Не папа?

– Ну да. Только это не обычные сны. Они такие… настоящие. И мама в них страшная.

– Расскажи мне.

Телевизор забыт. Яркими красками по комнате разбрызгиваются кадры фильма о путешествиях, но уютнее от этого не становится. Скорее, наоборот, тусклее и холоднее.

– Я во второй класс только перешел, – тоненьким голоском говорит Олег, – и она мне тогда в первый раз приснилась. Она стояла на кухне, а на стене была тень.

Маруська забывает, как дышать. Если в дело вмешиваются Тени, то пиши пропало. Они в отличие от богов даже физической оболочки не имеют, так что справиться с ними практически невозможно.

– Что за тень?

– С хвостом. Длинным таким, с кисточкой на конце.

О нет. Нет-нет-нет-нет-нет!..

– А дальше?

– Мне снилось, как она бьет людей. Плохих людей, – быстро добавляет мальчик, видя, как расширились глаза его няни. – Меня запрут в психушке, да?

– Никто тебя нигде не запрет. Хочешь, молока разогрею?

– Давай.

Маруська выключает телевизор и рывком поднимается с дивана. В кромешной темноте она быстро и уверенно продвигается на кухню, как если бы она была кошкой с идеальным ночным зрением.

Надо срочно позвонить брату. Ой как ему все это не понравится.

Пока стакан с молоком обреченно крутится в желтом свете микроволновки, Маруська в очередной раз пытается рассмотреть этого маленького безобидного мальчика. Но такого уж безобидного ли?

Он стоит в дверном проеме и глядит сквозь нее в окно, где на него с неба немигающим глазом впивается луна.

До этого Марена никогда не испытывала к людям никаких эмоций. Даже в человеческом мире они часто мешают работать, а уж когда на твоих плечах такая ответственность, то это может привести к фатальным ошибкам. Пастырь ведь все никак не мог забыть свою прошлую жизнь, вот и поплатился.

А сейчас ее топит какое-то прежде не знакомое чувство, но, какой бы мудрой ни была богиня, названия ему она не знает.

– Давай, иди сюда, малыш, – шепчет она сквозь подступающие слезы и обхватывает мальчика за голову.

Олег утыкается няне в живот, и она чувствует, как дрожит его тело от глухих рыданий.

– Я боюсь, что с мамой что-то случится.

– Знаю, Олежек, знаю.

Он всегда был самым впечатлительным из братьев, но раньше Маруська не понимала почему. Поначалу вообще сторонился ее, и она думала, что замкнутость связана с возрастом и со временем пройдет.

Но сейчас, касаясь руками его мягких светлых волос, Маруся чувствует кое-что другое.

– Я ошиблась, – произносит она беззвучно, одними губами.